В баре он починил старую, еще с цилиндрами, музыкальную машину, собственно, после этого и стал одним из завсегдатаев заведения: зашел с улицы, спасаясь от дождя, увидел это антикварное сооружение и попросил разрешения посмотреть, после чего целую неделю разбирал, проверял, чинил, отлаживал. Потом механизм пошел, а мистер Гамильтон остался. А мистер Бретт очень любил автомобили, но своего не имел и потому с удовольствием проводил время, копаясь в чужих.
Когда завсегдатаи бара на Кингз-роуд затеяли спор о загадочном самолете, мистер Бретт немедленно почуял несравненный аромат сенсации. Увы, он прекрасно знал, что не может позволить себе самостоятельное расследование, а главный редактор городской газеты ни под каким видом не согласится оплатить ему поездку неведомо куда в поисках неведомо чего. Какова же была радость Энди, когда мистер Гамильтон тоже высказал определенный интерес к загадке и, сказав, что есть ли тайна, нет ли — а подобный опыт ему пригодится в работе над книгой, предложил репортеру стать его компаньоном в поездке. Энди, разумеется, удивился подобной щедрости, но мистер Гамильтон объяснил, что после ранения он не может подолгу управлять автомобилем, а также ему строго-настрого запрещено поднимать тяжести, и хотя запретом докторов он регулярно пренебрегает, в дороге это может грозить неприятностями.
Для начала Энди решил списаться с военными, в том числе со своими коллегами по перу, а уж получив несколько ответов, познакомиться с делом поближе. Для первой поездки были выбраны не слишком удаленные от Плимута города, где располагались спасательные станции и особенно военные базы. Мистер Бретт обоснованно сомневался в том, что станет там желанным гостем, но рассчитывал на мистера Гамильтона, ветерана и уважаемого человека. Ожидания его всецело оправдались, поскольку там, где на юного репортера с удостоверением девонпортской городской газеты смотрели без воодушевления, с мистером Гамильтоном нередко соглашались побеседовать.
В Портленде, на базе Серепта, с ними поначалу и вовсе не хотели разговаривать, но мистер Гамильтон умудрился отыскать человека, с которым служил кто-то из его знакомых, — и дальше они еще часа два обменивались всякими историями, даже до Великой Войны [42] добрались, а нужная информация выкатилась сама собой и безболезненно — правда, и пользы от нее оказалось немного. Знали на базе позывной «Асгард», и не просто знали, а в войну был у этого позывного очень высокий приоритет: сообщения передавать, предупреждениям внимать, помощь оказывать. А в 45-м приоритет сняли, что и неудивительно. Мобилизовали, видимо, какую-то гражданскую структуру под военные нужды, а потом обратно отдали. Позывной, впрочем, не исчез — периодически всплывал, по спасательным делам. Но на Серепте «Асгард» никогда не базировался, скорее всего, они у местной береговой охраны жили, у тех тоже база неподалеку, в Веймуте.
В Веймуте все было попроще: город курортный, люди доброжелательные. С Энди разговаривали охотно: знаем, но не наши и никогда у нас не были. Это к военным, на Серепту.
— Это… занимательно, — сказал мистер Гамильтон Энди, огорченному тем, что круг замкнулся. — Не проехаться ли нам чуть дальше по побережью?
Разумеется, мистер Бретт согласился. К тому моменту он уже понял, что его шансы самостоятельно справиться с загадкой невелики, да и не мог он оставить явно собравшегося ехать дальше спутника. Так что Энди отбил телеграмму редактору газеты и повел машину мистера Гамильтона, как уже привык.
Мистер Гамильтон оказался партнером не только полезным, но и весьма приятным, хотя его неразговорчивость Энди несколько печалила. Зато в остальном его привычки можно было назвать безупречными, к тому же он прекрасно знал побережье и умел выбирать недорогие, но очень приличные гостиницы.
В ночь перед прибытием в Пемброк Энди не спалось.
В ночь перед прибытием в Пемброк Энди не спалось. Вместо того чтобы лежать в постели с купленным в дороге замечательным американским детективом, получившим в прошлом году премию Эдгара По, он сидел у окна и просматривал записи, сделанные по пути. Хлопнула дверь соседней комнаты, потом — наружная дверь. Энди высунулся из окна и увидел, что его спутник спускается с крыльца.
— Мистер Гамильтон? Уже ночь же…
— Я иногда страдаю бессонницей, — улыбнулся тот. — Еще с войны. Прогуляюсь по окрестностям…
Заснул репортер не скоро — все дожидался возвращения мистера Гамильтона, но потом его потихоньку сморило. Приснилось что-то непонятное, но отчетливо запомнившееся каждой деталью и неприятным муторным ощущением, какое оставляют по себе слишком реальные сны.
Человек стирает рубашку в ручье. Дегтярное мыло плохо мылится: холодная вода, сентябрь — осень есть осень, даже на юге Ирландии. Впрочем, это просто значит, что стирка займет чуть больше времени. Блеклый, серый человек, хлипкий и невысокий. По виду — сельский учитель или, скажем, телеграфист. Из тех, что очень следят за собой. Стараются выглядеть прилично и даже отчасти в том преуспевают. Но вокруг них всегда какой-то тусклый неуют. Мелкие хлопоты, излишнее внимание к подробностям, больная жена… Что он тут делает — в лесу, у ручья? Неправильное место, неправильная поза, неправильные — умелые, привычные — движения рук. И когда хмурый небритый тип — мятый пиджак, свитер, брюки заправлены в сапоги — спускается по склону и садится рядом на камень, стирающий не поворачивает голову.
— Рад тебя видеть, слышал, что ты вернулся.
— Я недалеко выбирался, на Валентию, [43] — говорит стирающий.
— Я знаю. Уже в газетах было. Чем тебе не угодил трансатлантический кабель, что ты ему жить не даешь?
— Пропагандистским потенциалом. Жертв никаких, ущерб, по существу, минимальный — они за пять дней все восстановят, — зато шуму на весь мир. Они должны привыкнуть, что неуязвимых объектов у них нет. И не будет. — Вот теперь можно и отполоскать.
— Ты чем расстроен?
— Пока меня не было, твои олухи половину шрифтов в болоте утопили. Как прикажешь номер издавать?
— Отступление, — пожимает плечами небритый.
— Вьюки нужно закреплять. И проверять. Ладно, не страшно. Сходим завтра в город. В местные «Ведомости» — у них должны быть подходящие.
— В город?
— Просто зайдем, возьмем шрифты и выйдем.
— Ты всегда так говоришь. — морщится человек в пиджаке.
— Когда мы не выходили?
— Под Галлиполи. [44] — В позапрошлую войну — за империю, с Германией — человек в пиджаке был старше званием. В прошлую — против империи, за независимость — много младше. Сейчас это не имеет значения. [45] Ты поднимаешься в должности, когда убивают того, кто над тобой. Рубашку в ручье сейчас стирает третий в военной цепочке командования. И второй в политической.
— Под Галлиполи я не отвечал за операцию. Я отвечал за вас. Я за вами тогда прилетел? Прилетел. Снял? Снял. Зайдем и выйдем. — Еще раз отполоскать. И выкрутить. Один раз. И второй. Ткань хорошая, легко отдает воду. Влаги остается совсем немного, через час рубашка высохнет. Если не пойдет дождь.
Это все пустяки. Рейды, облавы, утопленный шрифт, безалаберность, недостаток ресурсов. Это все мелкие хлопоты, подгоревшая яичница.
— За тобой охотятся, — говорит небритый.