Если же публика попалась прижимистая, менестрель мстительно живописует погоню, учиненную монстрами, то бишь родственничками, плавно перетекающую в кровавую бойню, — и не останавливается, пока не перебьет всю родню девицы руками ее смертельно раненного возлюбленного. Не вполне понятно, каким образом умирающий оказывается в состоянии положить замертво такую уйму народу, — но это мелочи, на которые истинному вдохновению, разъяренному скупостью слушателей, глубоко наплевать. В финале баллады кровь льется рекой, трупы валяются с непринужденностью осенних яблок, нашпигованный клинками герой закатывает предсмертный монолог длиной с дорогу от границы до столицы, после чего деве, созерцающей выставку дорогих ее сердцу покойников, остается только повеситься — при посредстве собственных кос или обрывков нижней юбки, поскольку крылья любви для этой цели не годятся абсолютно. Публика жалобно сморкается и развязывает кошельки.
Нет — госпожа Томален Эссили пришла из неправильной баллады.
Хотя надо отдать должное Таэру Эссили — на роль героя слезливой баллады он годился отменно. Таэр был высок ростом, строен и хорош собой, он отлично танцевал и играл на флейте с прилежанием, сочинял недурные стихи и песни и пел их приятным баритоном — причем, что немаловажно, никогда не выдавал чужих стихов и песен за свои. Он прекрасно умел фехтовать, говорить небанальные комплименты и беззаботно смеяться. Правда, он не был ни безродным нищим, ни принцем инкогнито — зато он был ниалом, а разве можно желать большего от романтического возлюбленного?
Давно отгремевшая Война Разделенных Княжеств сытно кормила уже не первое поколение менестрелей, всегда готовых на радость публике сочетать узами роковой любви уроженцев враждебных друг другу княжеств Таммери и Ниале. Если хоть половина воспетых ими любовей случилась в действительности, оставалось только удивляться, как это еще на свете существуют таммеры и ниалы, а не сплошные потомки от смешанных союзов. Так или иначе, а Таэр был ниалом, и одно уже это не могло оставить равнодушной совсем еще молоденькую таммерскую девушку.
Урожденная Томален Арант была очарована до глубины души. И немудрено. Кто в шестнадцать лет не воображал себя героем или героиней баллады, кто не жил в воздушных замках? Юная Мален ступала по облакам, и до ее слуха не доносилось ни звука с обыденной земли, на которой, как ни бейся, не отыщешь ничего возвышенного и романтического. Упоенной грезами девочке было покуда невдомек, что романтического вокруг нее полным-полно, просто ищет она его не там. На то и романтика, чтобы уклоняться от расхожих о себе представлений и обитать совсем не там, где принято ее разыскивать. И реже всего она встречается в воздушных замках. В них куда вероятнее наткнуться на какое-нибудь чудовище, причем отнюдь не возвышенное.
Семейство Арант, к разочарованию любого менестреля, не состояло из монстров. Мален в семье действительно любили, и никому не пришло бы в голову подыскивать ей богатого, но злобного кривомордого старикашку в женихи. Да разве это партия для Мален? Красивой, веселой, обаятельной, образованной и изящной Мален? Не так и беден род Арант, чтобы дочерью торговать! И вообще — какие там женихи, пусть повеселится девочка. Мален еще слишком молода, чтобы думать о замужестве.
Но Мален думала о замужестве — именно потому, что была еще слишком молода.
Когда Томален назвала своего избранника, ее никто не лишал наследства и не сажал под замок. Отец вел себя разумно, мать — тактично, брат — сдержанно. Однако согласия на брак Мален от семьи не получила.
Отец напоминал, что Мален совсем, в сущности, Таэра не знает. Томален это казалось вздором — конечно, знает, причем как никто другой! Мать предлагала различные хитромудрые способы испытать возлюбленного. Способы были до умопомрачения изобретательными и романтичными, но ведь усомниться в любимом — это так низко.
Способы были до умопомрачения изобретательными и романтичными, но ведь усомниться в любимом — это так низко. Брат подарил Мален восхитительное новое платье — просто мечта, а не платье, и вдобавок оно предназначено для незамужней девушки, а не для замужней женщины. Именно в этом платье Мален и сбежала из дома под венец. Не всякая героиня баллады могла похвастаться таким нарядом в ночь своего венчания!
Мален была горда и счастлива — но даже сквозь жаркое вдыхание любовного тумана пробивался смутный, почти неосознанный стыд. Обмануть близких людей, которые тебя любят и полностью тебе доверяют, — невелика заслуга. Мален уверяла себя — не без помощи Таэра, — что обман совершен, по сути, для их же блага, так что в нем нет ничего дурного. Ведь ее семья любит ее — разве нет? Конечно же любит — а значит, хочет, чтобы Мален была счастлива. А счастлива Мален может быть только с Таэром, это же так понятно и естественно. Вздумай Мален подчиниться родителям, и она будет несчастной до конца своих дней — а значит, сделает несчастными и своих близких, ведь они же будут горевать из-за нее да вдобавок будут считать себя виноватыми. А если она от горя и тоски сойдет в могилу? В балладах такое случается сплошь и рядом. И каково тогда придется ее семье? А ведь раскаиваться будет поздно, мертвых раскаяньем не воскресишь. Просто семья Мален пока этого всего не понимает… ну что же, значит, Мален должна взять бремя выбора на себя. Не только ради себя самой, ради них тоже. А вот когда они все увидят, как она счастлива, они поймут, что были не правы, и только порадуются ее счастью. И все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо…
Нужно быть очень молодой и очень влюбленной, чтобы не просто поверить в такую чушь, когда она слетает с уст любимого легко и непринужденно, а еще и убедить себя, что это не его слова, а твои собственные мысли. Мален была очень влюблена — и все же убедить себя полностью ей не удавалось. Она успокаивала себя тем, что между ее родными и Таэром на самом деле не может быть никакой размолвки, все это сущее недоразумение, и, когда она вернется к ним рука об руку с супругом, оно развеется — ведь Таэра невозможно не любить! Они обязательно полюбят Таэра, как только узнают его получше! Ей казалось, что голос, нашептывающий ей эти утешения, — голос любви. Как он называется на самом деле, она поняла намного позже.
Разумеется, домой — ни одна, ни с мужем — Томален не вернулась. Таэр увез ее в Ниале прямо из-под венца. Ему нетрудно было убедить влюбленную дуреху в том, что именно так и следует поступить. Так принято во всех балладах… и к тому же родители успеют соскучиться по любимой дочери, так что, когда она появится, будут слишком рады, чтобы годиться на нее. Легко поверить в то, во что поверить хочется — даже если в глубине души понимаешь, что это дурно… а может, именно потому что понимаешь. Ложная гордость не велит признаться себе «я поступаю плохо» — поневоле схватишься за любое оправдание.
За эту ложную свою гордость, за себялюбивую наивность, за упрямую уверенность в том, что любовь оправдывает все, Томален Эссили заплатила сполна.
Первые несколько месяцев замужней жизни расплаты не предвещали. Сияние любви преображало привычный мир до неузнаваемости, все вокруг преисполнялось иным, глубинным смыслом — и балованная семнадцатилетняя девочка переносила тяготы неустроенного и не слишком-то богатого житья не просто терпеливо, а восторженно. Все было как в балладах. Всё было прекрасно. Все было… как-то немного не так. Или все же так? А как надо, как оно должно быть? В балладах об этом ничего не говорится. «Они жили долго и счастливо» — вот и весь сказ. А что делать, если даже в самые счастливые минуты делается вдруг страшно, так страшно, и от непонятности, неуместности этого страха ничуть не легче — только страшнее? Ведь если страшно — значит, что-то все-таки неправильно?
Ну конечно, неправильно.