Мое сердце захолонуло от недоброго предчувствия надвигающейся беды. Румянец сошел со щек, а золотая маска холодила, будто кусок льда. Бум-бум-бум… Три размеренных удара вновь сотрясли прочную дверь, напомнив мне прощальный стук молотка, вбивающего гвозди в крышку гроба…
«Не открывай! — робко просило испуганное сознание. — Не впускай в свой дом непоправимое несчастье, по промыслу судьбы прибившееся к твоему порогу. Гони его прочь…»
До крови прикусив дрожащую нижнюю губу, я нехотя подняла тяжелую, будто налитую свинцом руку и отодвинула дверной засов. Дверь тут же распахнулась, впуская клубы искрящейся снеговой пыли, моментально осевшие на разбросанных по полу еловых лапах. Белое на зеленом… Я отшатнулась назад, оттесненная мощными, закутанными в теплые тулупы фигурами четырех незнакомых мужчин, подносящих мне конскую попону, укрывающую нечто неживое, напоминающее замороженное человеческое тело…
— Хозяйка! — Грубый по звучанию, но ласковый по интонациям оклик вывел меня из предобморочного состояния, заставляя отвести глаза от непонятного свертка и поднять их на говорящего. — А мы это, в лес, значится, ездили на ночь глядючи. Ну это, как вы и учили: соли оленям в кормушки подложить, орешков для белочек подсыпать… — В ближайшем из четверых заиндевевших мужиков я внезапно опознала своего главного егеря, рыжебородого силача Фридриха. — Уже с работой управились — домой повернули, а токмо глядим, тот… — Тут егерь немного растерянно указал на сверток, — в сугробе лежит. Сам голый — в чем мать родила, волосы длинные в колтун смерзлись, весь бледнехонький, а когти — черные, страшный… — При этих словах я бессильно прислонилась к стене, пытаясь сдержать рвущийся из горла крик отчаяния. — Не бросать же его было там, хоть он на человека и не похож вовсе, а скорее — на нежить болотную, — продолжал добродушно излагать Фридрих, окутываясь паром, идущим от его оттаявшего тулупа. — Так мы его кое-как из сугроба выдолбили… — Услышав последнее слово, я сдавленно охнула, прикрывая ладонью свой перекошенный рот. — …на сани взгромоздили да и к вам опрометью кинулись… Вы ведь вроде тоже в лекарском деле разумеете? — Он так и не дождался моего вразумительного ответа, а потому недоуменно кашлянул и предложил: — Гляньте, госпожа Ульрика, может, он живой еще? Хотя, на мой взгляд, так мертвее мертвого…
Словно наблюдая за собой со стороны, я увидела — вот они укладывают сверток на пол, отгибают край покрова и показывают мне исхудалое, восковое лицо, полускрытое прядями смерзшихся волос… Я торопливо отвожу их рукой и разеваю рот в диком вопле ужаса, ибо в этом искривленном, безобразном трупе я внезапно узнаю его — моего Астора! Вокруг меня заполошно мечутся бородатые, облаченные в тулупы мужики, а я все кричу, кричу и никак не могу остановиться… Я бросаюсь к нему на грудь, прижимаюсь губами к его холодным устам, согревая их своим дыханием, и ощущаю — вот они едва уловимо приоткрываются в робком вздохе, а длинные, плотно сомкнутые ресницы трепещут, силясь подняться…
— Живи! — и приказывала и умоляла я, растирая его бледные щеки.
— …на сани взгромоздили да и к вам опрометью кинулись… Вы ведь вроде тоже в лекарском деле разумеете? — Он так и не дождался моего вразумительного ответа, а потому недоуменно кашлянул и предложил: — Гляньте, госпожа Ульрика, может, он живой еще? Хотя, на мой взгляд, так мертвее мертвого…
Словно наблюдая за собой со стороны, я увидела — вот они укладывают сверток на пол, отгибают край покрова и показывают мне исхудалое, восковое лицо, полускрытое прядями смерзшихся волос… Я торопливо отвожу их рукой и разеваю рот в диком вопле ужаса, ибо в этом искривленном, безобразном трупе я внезапно узнаю его — моего Астора! Вокруг меня заполошно мечутся бородатые, облаченные в тулупы мужики, а я все кричу, кричу и никак не могу остановиться… Я бросаюсь к нему на грудь, прижимаюсь губами к его холодным устам, согревая их своим дыханием, и ощущаю — вот они едва уловимо приоткрываются в робком вздохе, а длинные, плотно сомкнутые ресницы трепещут, силясь подняться…
— Живи! — и приказывала и умоляла я, растирая его бледные щеки. — Не смей умирать, Астор!
Он проболел очень долго — всю зиму. Состояние его здоровья то улучшалось, то вновь ухудшалось, пугая меня затяжными припадками судорог и многочасовыми приступами лихорадочного жара. Несколько раз он находился на волосок от смерти, выкарабкиваясь лишь чудом. Но к весне самое худшее все-таки осталось позади, и я смогла вздохнуть с облегчением, признавшись самой себе — он выживет. Хотя увы, я смогла выходить лишь его истощенную недугом физическую оболочку, не сумев спасти легкокрылую душу. Теперь он, словно каменный истукан, неподвижно сидел в кресле у камина, проводя целые дни в тупом, сонном оцепенении, никак не реагируя на внешние раздражители и не отвечая на адресованные ему вопросы. Немигающий взгляд потускневших золотых глаз намертво вперился в одну точку, из уголка вялого рта свисает нитка тягучей слюны. Он здесь, с нами, и в то же время — его здесь нет, а утерянный разум принца блуждает где-то далеко, отказываясь возвращаться в постаревшее, иссохшее тело. Глубоко ввалившиеся глаза окружены сеткой морщин, волосы поседели, обвитые узловатыми венами руки уродливо скрючились. Душа, молодость и красота покинули эти бренные руины минувшего величия, будто в насмешку оставив мне тень былого Астора, с немым укором скорчившуюся в мягком кресле.