…За витриной обувного магазина толпился хвост многообещающей очереди. Кирилл вошел и встал, и не ошибся: давали летние мужские югославские туфли. Он еще успел сбегать домой за деньгами.
На другой день обновка приказала долго жить: обнаружился брак. Мама ходила в магазин, возмущалась, деньги ей вернули, но менять неудачную покупку было уже не на что.
Черные туфли смирно стояли на опустевшей обувной полочке. Как будто они тут ни при чем.
* * *
— Кирюша, — сказала мама. — Ну хоть мне ты можешь объяснить, что случилось? Петровы жалуются, что им слишком часто стали звонить. Они не могут по сто раз в день звать тебя к телефону…
— Я люблю Иру.
— Ну и прекрасно! Тебе двадцать шестой год. Давно пора…
— Я люблю Алису.
— Какую Алису? Глупости! Откуда она взялась?
— Она создана для меня. Она понимает меня с полуслова. Я люблю ее. Она…
— Ну так выбери, кого ты любишь!
— Викторию.
— Кого?!
— Виту, мама. Она студентка института физкультуры…
— Так, — сказала мама, подумав. — У меня с тобой, Кирилка, никогда не было никаких проблем — ни в детстве, ни в институте, ни сейчас. Видать, за все надо платить. Все проблемы явились в куче, и явились, откуда не ждали. У тебя гормональный взрыв.
— Что?!
— Надо к врачу пойти, Кирилка. В школе ты относился к девочкам спокойно и после школы тоже… Не очень они тебя занимали. Выходит, лучше бы ты в шестнадцать лет перебесился.
— Мама. — Кирилл взялся за голову. — Ты посмотри… У каждого человека есть кто-то, с кем можно прожить жизнь счастливо, так?
Мама недоуменно молчала.
— Иногда найти его не получается. Встречаются чужие люди. Что-то их объединяет…
— Кирилл, — обеспокоенно сказала мама. — У тебя голова не болит?
— А у меня сразу встретились все, в кого бы я мог влюбиться… нет, полюбить. Если бы любая из них… одна — я был бы просто счастлив, мама! Но их три. И, если я… если… короче говоря, у нас город немаленький, и их может оказаться больше. Четыре. Или пять. Или десять…
Он вдруг поймал мамин взгляд. Поднялся со стула, пошел в ванную. Сунул голову под струю холодной воды. Тщательно вытер лицо и волосы полотенцем.
Мама не двигалась с места.
— Мама, — сказал Кирилл, снова усаживаясь напротив. — Ты прости. Я… уже все. Считай, что я пошутил… Все по-прежнему, мама.
Она смотрела жалобно. Ей очень хотелось поверить.
* * *
Кирилл плотнее перевязал сверток.
Ей очень хотелось поверить.
* * *
Кирилл плотнее перевязал сверток. Три слоя полиэтилена — не промокнет; в старину так избавлялись от младенцев, чья судьба не определена либо, наоборот, предопределена слишком хорошо. И младенец плыл себе в люльке по водам реки, пока в конце пути его кто-нибудь не подбирал…
Он подошел ближе к берегу и опустил сверток в воду. И долго смотрел, как тот уплывает.
Позади были сто неудачных попыток избавиться от туфель. Кирилл пытался сбагрить их сотрудникам в школе. (Импортные! Дешево! Почти не ношенные!) Пытался продать на толкучке, где едва ускользнул от милицейского патруля. (Скандал! Учитель-спекулянт! Глядишь, и с работы уволили бы…) Пытался оставить во дворе рядом с мусорным баком, но мама нашла и принесла обратно…
Сверток зацепился за корягу. Освободился. Двинулся вниз по течению — медленно и торжественно, как пароход «Адмирал Нахимов», на котором Кириллу однажды довелось побывать. Кирилл не стал дожидаться, пока плавучий сверток скроется из виду. Вытер пот тыльной стороной ладони — и потрусил к автобусной остановке.
— Где ты так долго? — с беспокойством спросила мама. — И, кажется, промочил туфли?
Кирилл посмотрел на свои ноги.
Хорошо, что в прихожей накануне перегорела лампочка и мама не могла разглядеть как следует его лицо.
* * *
— Здравствуйте, — сказал Кирилл.
— Здрасьте, — отозвался сапожник, не поднимая головы. — Берем заказы на понедельник.
— У меня не заказ.
Сапожник наконец-то оторвался от стоптанной подошвы. Взглянул на посетителя поверх очков, тут же потупился и, как показалось Кириллу, поскучнел.
— Вот. — Кирилл поставил туфли на прилавок. — Я вам их принес. Забирайте.
— У меня не магазин, — отозвался сапожник сварливо. — Обувь на комиссию не принимаем.
— Если вы не возьмете, я хозяину отдам, — пообещал Кирилл.
Сапожник посмотрел на него снова — тяжело и устало.
— Отдавай. Увидишь, что будет. Мне-то что? Отдавай.
* * *
Ночью туфли и босоножки возятся в шкафчике для обуви, шепчутся, подергивают шнурками, и песчинки опадают с их натруженных подошв. Посмотрите, утром на обувной полке полно песка…
Днем невиданные полчища обуви бродят по улицам, вынюхивают чужие следы, решают, повернуть вам направо или налево, успеть на автобус или опоздать, встретить нечаянно друга — или пройти в двух шагах, разминувшись на долю секунды. Стучат каблуки, шлепают подошвы, хлопают слишком свободные голенища.
Чей-то башмак стоит на письменном столе. Как он туда заскочил?..
Кирилл проснулся.
За окном едва серело.
Из приоткрытой форточки приторно пахло черемухой.
* * *
— Чего вы от меня хотите?!
Туфли стояли на столе, на старой газете «Известия». Стояли, бессильно раскинув шнурки — будто разводя руками.
Туфли не могли ему ответить.
Он снова — в который раз — взял их в руки. Внимательно рассмотрел подошву, пощупал швы, потрогал стельку. Господи, да он рехнулся, это всего лишь туфли, обыкновенное изделие обувной промышленности, производство — Велико-британия…