Тени разбежались — от страха, должно быть.
Уж больно грозен ты, джип-чероки, Семен Бурсак!
Стоит Сенька на карачках, башкой кудлатой мотает. Нет колес, нет мотора — коленки, сердце, родная печенка, «Агдамом» траченная! Сгинуло наваждение. Плюнул Бурсак с чувством, встал кое-как и хотел было прочь идти. Да задержался. Подошел к воде, на мучительницу глянуть напоследок, — и застыл соляным столпом.
Лежит на земле девушка его мечты.
В чем, значит, мать родила.
4
Двое тунеядцев, ранее судимых, известные павловской братве как Гоп со Смыком, которые ранним утром угнали от «неотложки» джип «Grand-Cherockee», успели вовремя.
Явись угонщики раньше, их спугнула бы толчея возле клевой тачки.
Доктора и медсестры, изумленно галдя, извлекали из салона обнаженную барышню — в обмороке, с подозрением на сотрясение мозга. Как барышня в таком состоянии вела машину и зачем, уже добравшись до больницы, перелезла на заднее сиденье, где и отключилась, — этого врачи понять не могли.
А Гопа со Смыком проблемы психованных девиц не интересовали вовсе.
Куда больше их интересовали башли, какие барыга Сумчанин грозился отвалить за джип. Не забивая себе голову всякими глупостями, они завели мотор и рванули по улице, а потом и по проселку так, что только дымок закурился. Минут через тридцать Сенька Бурсак оказался в хлеву, а Гоп со Смыком, по-быстрому раздавив шкалик, разделились: Смык остался курить на крылечке, а Гоп поспешил к Сумчанину дать знать, что «товар готовый».
И стоял Сенька, уткнувшись погасшими фарами в щелястую стену, попирая ребристыми колесами обильно унавоженный земляной пол. И думал… Чем джипы думают? Верно, коробкой передач… И не думал даже, а так, грезил. И представлялась ему девушка его мечты — прекрасное виденье, с глазами синими, как василечки во ржи, с лицом белым, залитым кровью. Грозила пальцем, тихая, укоризненная: что же ты, Сеня, мечту-то предал?
Как барыга Сумчанин расплатился с угонщиками и не остались ли Гоп со Смыком внакладе — история умалчивает; Сенька было задремал, стоя на четвереньках, когда дверь хлева распахнулась и явился некто бритый, как девичья ляжка накануне танцев. И обратно в Сеньку полез; Бурсаку вроде не привыкать, а противно — сил нет. Ну, думает, погоди у меня… Выехали с проселка на трассу, набрали сто сорок, потом сто шестьдесят — взял Сеньку кураж.
Ну, думает, погоди у меня… Выехали с проселка на трассу, набрали сто сорок, потом сто шестьдесят — взял Сеньку кураж. Сто восемьдесят на спидометре, мошки на ветровое стекло намазываются, тополя вдоль дороги, столбы, дома — все сливается. Пламенный мотор из груди рвется — еще, еще, скорей!
На переезде проскочили перед поездом — машиниста чуть инфаркт не хватил. А стрелочник ничего и не заметил — так, мелькнуло что-то, может, джип, а может, в глазах кружение после вчерашнего.
Оглянуться не успели — подъезжают уже к Киеву. Тут бритоголового мочевой пузырь и подвел. Вышел из машины, и добро бы в кусты — так нет, вздумал отлить прямо на колесо. Крутость свою, значит, застолбить по-собачьему.
Ну, Сенька с места взял сто двадцать — дым из-под колес. Остался крутой пацан стоять на дороге — рот открыт, за ширинку держится. Сенька ему напоследок подмигнул стоп-сигналами — и заржал, заревел мотором, заиграл клаксоном «Лимончики». Так расшалился, короче, что едва пост ГАИ не пропустил.
А пост ГАИ — не шуточки. Скатился Сенька с обочины и перекинулся опять человеком. Морду утер от налипших мошек. Сел, пригорюнившись, и думает: чего теперь?
5
Почти целый месяц носило Сеньку по Крыму. Никогда прежде моря не видел — как не глянуть хоть одним глазком? Был в Новом Свете, в Симеизе, в Алупке, в Ялте, в самом Севастополе. Приспособился деньги зарабатывать — станет на набережной и дудит себе «Йестедей» и «Куда уходит детство». Кудри льняные на солнце выгорели, лицо смуглое, глаза ясные, нескромные. Девки ему кидали деньги пригоршнями — так что хватало и на бензин, и на пончики, и на портвейн «Массандра», который оказался не хуже «Агдама». Бархатный сезон в том году удался на славу — жара, как летом. Днем в море купайся, ночью по дорогам мотайся, хоть по горам, хоть по степи… Хорошо? А вот не хорошо.
Беда у Сеньки, болит мотор в груди. Вокруг девок — табуны, это тебе не село, это всесоюзная здравница. Тут они все загорелые, в коротеньких юбчонках, в маечках на бретельках, а на пляже так и вовсе в трусах и лифчике. Лафа, казалось бы, Сеньке Бурсаку. Да только не может он на них смотреть, что на худых, что на толстомясых. Одно лицо стоит перед глазами днем, перед фарами ночью. Одна картина — как она летела, бедная, трижды через голову кувыркнулась…
А возвращаться страшно.
Три раза Сенька через горы переваливал и три раза обратно спускался. На четвертый не выдержал; проскочил через Симферополь, как ревущая летучая мышь, выехал на трассу и заложил на спидометре двести.
Вот и Ольшаны.
Вот и Терновцы, село заветное.
Подкрался тихо-тихо. Постоял под окнами общаги, слушая богатырский храп. Наработались, видно, студенты, нагулялись с девками за месяц, завтра обратно в город — на лекциях спать, дудеть и бренчать, нести в массы разумное, доброе, вечное.