Катаешься как сыр в масле, дуралей?
А тебя ножичком исподтишка — на ломтики, на ломти…
— …Я хочу поднять этот тост за нашего дорогого Борислава Олеговича! Здоровья вам, Борислав Олегович, хорошего настроения и толковых подчиненных! А мудрости желать не стану: куда ж еще?! Больше просто не бывает!
Улыбается шеф, благодарит, руку с рюмкой тянет. Глаз острый щурит. Врешь ты все, мил-дружок Маленин, думает. Насквозь тебя вижу. Дураком старым меня считаешь, подсидеть надеешься, на теплое место метишь. Ври, Сашок, да смотри, не завирайся. Были б у тебя мозги и удача — пришлось бы выкинуть талисман на помойку. К счастью, обделила тебя судьба. Одно и дала: фарт немереный и вранья с три короба.
Это хорошо.
Брехливой собаке Бог клыки стачивает.
Захар, сука поганая, что ж ты со мной сделал?! Откуда взялся на мою голову со своими откровениями?! Жил бы себе, как раньше, поживал, плевал в потолок… Трахал бы Лильку по субботам, с друзьями водку пил, Танька бы вид делала, что ничего не замечает, — а я б и вправду не замечал… Подавиться тебе, Захар, и твоей правдой, и твоим враньем! Убить тебя хотели? Правильно хотели! Я тебя, козла, поймаю — сам придушу!
От душевного расстройства Саша извлек из багажника бутылку красного «Ахашени», со злостью вырвал пробку, едва не сломав штопор, — и залпом выхлебал добрых полбутылки прямо из горлышка.
Скрипнули ворота.
— Саня! Они… Спрячь меня!
У ворот стоял трясущийся Захар. Лицо его было в крови.
* * *
— Ты что, совсем придурок?! Они же сюда за тобой явятся… и меня, как свидетеля…
— Они не видели!.. Я побежал, а они… Саня, кажется, они друг друга перестреляли!
Далекие петарды получили объяснение. А желание придушить однокашника собственными руками — новый импульс.
— Точно не видели?
— Точно! Клянусь!
— Ладно. — Саша выглянул за ворота. Вроде и правда тихо. — Сходи к умывальнику, ополоснись. Потом расскажешь.
Из сбивчивого рассказа Захара выяснилось следующее. На полпути к станции его встретили. Юркнуть в кусты Захар не успел. Бритоголовый амбал, выбравшись из черного «БМВ», молча врезал жертве по зубам — для профилактики — и стал заталкивать на заднее сиденье. Сопротивления Захар не оказал. Во всяком случае, до тех пор, пока рядом не тормознула другая тачка. Кажется, в «Вольво» сидели заказчики рекламы пылесоса «Никодим». После короткого выяснения отношений, сводившегося преимущественно к жестам и междометиям, началась пальба.
Кажется, в «Вольво» сидели заказчики рекламы пылесоса «Никодим». После короткого выяснения отношений, сводившегося преимущественно к жестам и междометиям, началась пальба. Дальше Захар смотреть не стал: ринулся в кусты, кубарем скатился в балку и дал деру.
— Да, влип ты конкретно…
Саша налил трясущемуся Захару вина и достал вторую бутылку. Мотнул головой на поспевшие шашлыки: кормись! Душить Захара расхотелось.
— Но ты все-таки придурок!
Захар виновато развел руками, расплескав «Ахашени».
— Твоя проблема решается в один момент. И моя, кстати, тоже! — Эта мысль, честно говоря, только сейчас пришла в голову Маленину, и он сразу повеселел. — Ты ж записку мне накорябать смог?
— Смог, — не стал отпираться Захар.
— Значит, садись и пиши: «У меня все будет о'кей. Они все от меня завтра же отстанут, я за год заработаю кучу бабок, женюсь на Наоми Кэмпбелл, проживу сто… нет, триста!.. пятьсот лет!..» И все такое. Оно ж у тебя сбывается? Сбывается. Пользуйся, дурья твоя башка! А потом я напишу… или нет, лучше ты про меня напишешь — у тебя восемьдесят процентов…
Захар смотрел на него грустными глазами побитой собаки.
— Если б все так просто было… Думаешь, я совсем дурак? Думаешь, не пробовал?
— И… что? — Честно? Лучше тебе не знать. Крепче спать будешь.
— Н-не понял…
— Нельзя проклятого его же проклятием спасать. Оно… в резонанс входит, что ли? Отдача потом такая… Лучше не пробовать. Здоровье дороже.
— А если… вперекрест?! Ты про меня пишешь, а я — про тебя!
— Не выйдет. Или еще хуже будет. У нас проклятие — общее. На двоих.
— Врешь! — Саша взмахнул шампуром, словно шпагой, едва не пронзив однокашника. — Ты когда мне все рассказал, я тебе не поверил. Прогнал взашей. А когда записку твою прочел — поверил! Действует оно вперекрест! Действует!
Взгляд Захара остался прежним.
— Нет, Саня. Ты мне просто так поверил. Это ты сам себе признаться боялся…
Оба мужчины надолго замолчали, уставясь в землю.
* * *
Большая собака осторожно проползла в щель под забором.
С дачи оглушительно несло едой, но инстинкт подсказывал собаке: рано. Надо дождаться, пока чужие люди уедут. Можно было, конечно, рискнуть взять чужаков «на любовь». Явиться, виляя хвостом, униженно заглянуть в глаза, устроить грустный скулеж… Такая игра, бессмысленная с местными недоверчивыми жадинами, иногда срабатывала с дачниками. Особенно с их щенятами.
Но инстинкт, жестокий мудрец, держал голод за шкирку железными пальцами. Не пускал. «Ждать! — командовал инстинкт. — Ждать и не лезть со своей блохастой любовью!» Инстинкт умел трезво оценивать ситуацию.
А собака, которую звали Дыркой, умела терпеть.
События сменяли друг друга. Один человек приехал вместе с едой, второй вылез из укрытия вместе с бедой. Бедой пахло и от первого, но слабее. К счастью, первый оказался глух к собственным запахам и остался на даче. Они лаяли друг на друга, потом первый человек зарычал, и второй убежал. Первый звякал банкой о металл и разжег огонь. Еда, еле различимая раньше, взвила свой запах, словно знамя.
Еда, еле различимая раньше, взвила свой запах, словно знамя. Видимо, почуяв это, вдалеке громыхнула опасность, и второй человек вернулся, воняя страхом отсюда до пруда.
Все это происходило не подряд, а с перерывами, но собака была не в ладах со временем. Ей казалось, что аромат мяса плывет над дачей целую вечность.