— Заходи в дом, я чай заварила. — Нина осторожно взяла в руки бусину, на миг задумалась. — На ней ведь кровь, правда? Твоя?
— Эта девушка из кургана должна тебя полюбить.
— Должна была бы , — уточнил въедливый Максим. — А главное — за что?
В жестяных кружках дымился чай, штормовка сохла у горящей электроплитки. За окном шумел ливень, переходящий в потоп.
— Скифы верили в вечную жизнь. Поэтому не «бы», — невесело улыбнулась Нина. — А за что… Ты ведь ей эту вечную жизнь подарил заново, разве не так? Навел порядок в царстве мертвых?
Сердоликовая бусина лежала на столе, рядом с пачкой рафинада.
Максим кивнул:
— Именно. Могу пересказать соответствующую главу из монографии Абаева. И ведь что интересно, Нина? За эти дни мы обсудили с тобой не только все обязательные для интелей…
— Прости? — Кружка в руке девушки дрогнула. — Ах да, опять Стругацкие!
— И опять «именно». Все обязательные для интелей темы, даже перешли на дополнительную программу. Это с одной стороны. С другой же… Я, как предатель на допросе, выложил о себе все, включая сагу о дедушке, Максиме Ивановиче, который умудрился именно в здешних местах сложить свою комсомольскую голову в самый разгар коллективизации. И ты слушала, как будто тебе интересно.
Кружка в ее руках вновь дрогнула. Кипяток плеснул на пачку с сахаром.
— Мне было интересно, Максим. Если не веришь, то… поверь. Могу продолжить. Я о себе ничего не рассказывала, а ты, как истинный… интель, не спрашивал. А теперь тонко намекаешь, что мои неприятности где-то там.
Максим поглядел в залитое белой водой стекло. Темнеет; если будет лить всю ночь, прощай, Большой Курган!
— Разве что очень тонко, Нина.
Девушка поставила кружку на стол, вытерла мокрое запястье носовым платком, закусила губу.
— Тебе нужно было уйти сразу. У тебя и так хватает проблем с твоим курганом.
— То, что я не русская, ты уже понял.
Максим пожал плечами. Сам он, будучи насмерть обруселым украинцем, все-таки не видел в том особой беды. Более того, казацкие гены порою нашептывали ему, что русским быть совсем не обязательно.
Более того, казацкие гены порою нашептывали ему, что русским быть совсем не обязательно.
Теперь они сидели на кровати — панцирной, с никелированными шариками по углам. Нина — возле пододвинутой к стене подушки, он — на противоположном конце. Между ними громоздился полуразобранный рюкзак.
— Я не только не русская… Остальное домысли себе сам. Извини, не могу.
На сей раз Максим моргнул — не хуже Сергея Сергеевича. Почему-то подумалось о чилийских эмигрантах. Нет, не похожа.
— Домысливать не хочу. Извини — взаимно.
Девушка провела рукой по лицу. Затем в ее ладони оказалась знакомая бусина.
— Хорошо! Домыслю сама. Представь, что я — та самая скифская девушка, которую ты похоронил. Но ты совершил ошибку: кровь нельзя смешивать с вином. Вместо погребального ты провел совсем иной обряд. Так?
О черепе и всем, с ним связанном, Максим рассказал ей сам. И сразу понял — зря. Теперь понял это вторично.
— Вином и кровью ты вызвал ее из небытия, заставил вновь вдохнуть воздух, выпить воды, поговорить с живыми людьми. Но твоей крови хватит ненадолго. Ей… Мне скоро придется уйти — вернуться под землю, в темноту, в Ничто. Новая кровь не поможет, требуется другое чудо. Скажем…
Нина перекатила бусину по ладони, осторожно коснулась пальцем.
— Скажем, сердолик должен засветиться.
— Это будет причиной или следствием?
Максим постарался, чтобы вопрос звучал в меру иронично. Но очень в меру.
— Еще не знаю.
За окном лил дождь, красным огнем горела спираль электроплитки, дымился окурок в пустой банке из-под сайры. Штормовка еще не высохла, и Максим, сам промокший, изрядно продрог. Из открытого рюкзака на него смотрел вязаный свитер, но претендовать на такую роскошь закоренелый интель не решился. Нине же было не до штормовки — и не до свитера тоже.
— Теперь я поняла, кто из нас старше, — внезапно заметила девушка. — Это не упрек, хвалиться тут нечем. Я тоже мечтала бы играть в раскопки курганов. Очень сильно…
В эту минуту Максиму срочно захотелось повзрослеть. Курган для этого не годился. Он поглядел на бусину в ее ладони.
— Ты… Ты выйдешь за меня…
Сердолик исчез. Ладонь Нины дотянулась до его губ. Надавила.
— Дождь, кажется, кончается… Ты очень хороший мальчик, Максим.
4
Мертвый царь увидел солнце через два дня.
Боги устали. Слишком древние, слишком утонувшие в толще памяти, своей и чужой, они сделали, что сумели. Не помогло. Осквернители были молоды, с горячей кровью, острым холодным умом и ненасытной жаждой. Их не ждала вечность, под их кедами чавкала холодная грязь, в которую им всем предстояло очень скоро уйти. Поэтому они спешили насладиться мигом победы, счистить мокрую землю с золотой диадемы, с радостной усмешкой поднять к растерянному солнцу парадный царский меч, поглядеться в умерший лик серебряного эллинского зеркала.
Боги отдали царя. Рычащий бульдозер отъехал в сторону, хмурые бородатые парни — гвардия экспедиции — склонились над чем-то темным, проступающим из-под желтой грязи. Остальных безжалостно отогнали прочь. Миг победы — он для всех, но делится не поровну.