Сашка был по характеру решительнее и смелее. Он взялся окучивать квартеронку по всем правилам первой любви. Приносил билеты в кино на «детям до шестнадцати», небрежно бросал на парту шоколад «Вдохновение», в присутствии Янки всегда бывал необыкновенно язвителен и потешался над одноклассниками так тонко, что порой доходило до драки. В спортзале он забирался на самую верхушку каната и оттуда заводил остроумные беседы с учителем; учитель выходил из себя, класс ржал, Янка хранила бесстрастие. В ее совершенно черных глазах ничего не отражалось — ни одобрения, ни гнева. Сашка приставал к ней с просьбой погадать, и она ответила однажды, глядя прямо и спокойно: «Нет, тебе я гадать не буду».
И — как отрезало.
Говорливый Сашка вдруг обнаружил, что не может в ее присутствии открыть рот. Что сидеть с ней за одной партой невыносимо; девчонки смеялись и перемывали ему косточки. Но самым обидным было то, что тихоня Захар Кононенко пользовался, по-видимому, куда большим успехом.
Янка даже несколько раз приглашала его к себе домой. Захар возвращался обалдевший, рассказывал мальчишкам, понизив голос и оглядываясь по сторонам:
— Там маски… такие! У Янки в комнате на стене настоящая высушенная голова… Прикиньте, да?!
Художник сделался мечтателен, бросил играть в футбол на переменах и чернильной ручкой навел на руке «татуировку», очертаниями подозрительно похожую на «Я. М.». Квартеронка милостиво улыбалась и позволяла провожать себя домой. Очень часто, уже добравшись до Янкиного подъезда, парочка описывала круг-другой вокруг хрущевской пяти-этажки и поросшего ивами двора.
Сашка не знал, что Захар говорил Янке во время долгих прогулок. Разумеется, какую-то ерунду — сю-сю, пу-сю, Яночка, ты лучше всех, ты самая красивая, и тому подобное. Сашкин язык никогда не повернулся бы сказать такую глупость и банальность; Маленин затаился и стал ждать реванша.
И дождался. К празднику Восьмое марта мальчишки сообща задумали выпустить «альтернативную стенгазету» — с портретами девчонок «как они есть на самом деле». Захар радостно выполнил социальный заказ. На его карикатурах девчонки вышли как в жизни — заносчивые, глупые, безобразно толстые либо костлявые, с длинными языками, полными сплетен. Единственной, кто выглядел более-менее прилично, была, конечно, Янка; беда заключалась в том, что специфически африканские черточки в ее облике ярко выделялись на общем фоне. А Захар, как истинный художник, поддался вдохновению и отобразил их пусть не очень зло, но довольно точно: у Янки на портрете наличествовали вывернутые негритянские губы, нос картошкой, широкие скулы и много косичек на макушке.
Перед тем как вывесить газету на доску объявлений, Сашка подкрасил лицо Янки Маасы коричневым карандашом.
На следующий день случились шум и разбирательство и даже истерики у некоторых девчонок. Но главное было не это. Маленин навсегда запомнил взгляд Янки, когда она смотрела на свой портрет; оказалось, Захар Кононенко этот взгляд запомнил тоже. И кое-что еще.
— …Она так и сказала, — бормотал Захар, не поднимая глаз от сероватой поверхности пластикового дачного стола. — Она сказала: «Что на словах — вранье. Что на бумаге — правда».
— И что? — жадно спросил Саша.
Захар поднял на него измученные глаза:
— И я к ней больше не мог подойти.
Захар поднял на него измученные глаза:
— И я к ней больше не мог подойти. Хотел… объяснить… Не вышло.
* * *
События той весны в школе запомнили надолго. Во-первых, в апреле случилось землетрясение прямо во время уроков — окна все повылетели, и уроки сорвались, но, слава богу, стены устояли.
— У нас была самостоятельная по физике, — сказал Захар. — Помнишь?
— Нет, — честно признался Саша.
Захар низко опустил седеющую голову:
— Я… понял, но… понимаешь… Я написал в коридоре… на уголке «Памятки учащимся»… Маленькими буквами… «Бобров — идиот».
— Что-то помню. — Саша сдвинул брови. Бобров из десятого «Б», драчун и хулиган, весной вдруг перестал ходить в школу — говорили, его положили в больницу на обследование. Просачивались слухи, что больница — психиатрическая…
— Понимаешь… Я написал на бумаге, что он идиот, и он стал полным идиотом…
— Он и раньше-то…
— Да нет! Он был придурок, но нормальный… Я тогда не понял. Написал в реферате по географии, что поселок Кузьки — районный центр… А он и стал районным центром! Мне географичка еще сказала, вроде в шутку, что мне повезло — когда я писал, это была грубая ошибка, а потом из-за произвола местных властей вышло, что правда… Вот тогда я стал догадываться. Написал на полях: «Контрольная по математике отменяется» — и ее на другой день отменили. Тогда я…
Захар замолчал. Взял кусок сыра с пластиковой тарелки. Меланхолично надкусил; Саша с досадой подумал, что вот суббота, Лилька не приедет, шашлыки замаринованы, а он сидит под старой грушей и слушает откровения сумасшедшего однокашника.
— Ты думаешь, я сошел с ума? — Захар поднял голову.
— Ну… — Саша поморщился, — вообще-то… Ты на двенадцатичасовую электричку успеешь?
Захар вздохнул:
— Чуть-чуть осталось рассказать… Слушай. Три дня я ходил и думал, чего бы мне написать… Например, что я нашел тысячу рублей. Или что меня позвали играть главную роль в каком-то фильме. Или что мне подарили машину… При этом, заметь, на слово мне резко перестали верить. Когда я из-за бабушки опоздал в школу — ну, бабушка заболела, я бегал в аптеку… Надо мной биологичка только посмеялась. И мать тоже… Говорю — был воспитательный час, а она — не ври, в футбол играл… Вот так. И я уже почти придумал… как тут «самка» по физике, ну, самостоятельная. И я перепутал формулу…