— Чур тебя! Чур тебя! Спаси и помилуй… Вурдалак!
Чужие тени, вырастающие из-за крестов.
— Спаси и помилуй…
— Хлопцы! То немец! Немчура проклятая, попался, ры-жий!
— Куда? Куда?! Хватай!
Хлещут ветки по щекам. Плывет над кладбищем приторный запах.
10
— Остап Остапович, — сказал физик, стараясь не встречаться глазами с участковым, — а бумаги… Помните, сундучок, который во флигеле тогда нашли… где он?
— А в каморе, — беспечно отозвался участковый. — Хотели в район отправить. Так хлам ведь, а не бумаги, ничего не разобрать, черт ногу сломит — с таким возиться…
Владислав Викторович невольно поднял руку ко лбу. Опомнившись, сделал вид, что поправляет прилипшую к коже прядь волос.
— Как же в каморе, Остап Остапович? Мыши поедят!
— На здоровьечко. — Участковый пожал плечами. — Владислав Викторович, на вас прямо лица нет! На что вам эти бумаги?
— Для краеведческого музея, Остап Остапович. В школу…
— Ну так и берите. Так и запишем: переданы для хранения в краеведческий музей под личную ответственность…
Физик не слушал. Колотилось сердце, бухало в висках, и в прокуренном пыльном участке возникал и разливался запах орхидей.
От слипшихся бумажных листов веяло тленом. Стол был уставлен банками и кастрюльками, и надо всем этим возвышался баллончик с фреоном — остатки импортного дезодоранта, привезенного еще летом из Киева. С баллончиком ничего не вышло — но Владислав Викторович, не сдаваясь, соорудил самодельный пульверизатор из двух алюминиевых трубок. Разводил белки яиц, растирал крахмал, готовил эмульсию из талька — детской присыпки, разбавлял молоком. Несколько листов от его экспериментов погибло окончательно, но потом Владислав Викторович наловчился все-таки покрывать бумагу защитной пленочкой, способной ненадолго остановить разрушение.
Листы высохли. Владислав Викторович убрал склянки со стола, раскатал тугой рулон ватмана, поставил сверху настольную лампу.
В клубе нашлись цветные фильтры — листы разноцветной пленки. Клятвенно пообещав завклубом, что вернет «цветомузыку» к ближайшей дискотеке, физик утащил добычу к себе домой и взялся просматривать листы в отфильтрованном свете.
Стали видны отдельные слова. Буквы наползали друг на друга, будто писавший был слеп или жил в темноте. «…Боже… будет… когда…» Еще какие-то слова и обрывки слов. Владислав Викторович смотрел и смотрел до боли в глазах. Текст по-прежнему не поддавался прочтению, но Владислава Викторовича беспокоило не это.
Тот, кто писал истлевшие от времени письма, пользовался современной Владиславу Викторовичу грамматикой — без «ятей». И начертания букв выглядели знакомо. Иногда ему казалось, что…
Оставив работу и выключив лампу, он бросился в школу, в учительскую. Вытащил журнал шестого класса, развернул на первой странице — сентябрь, второе, тема урока…
У Владислава Викторовича потемнело в глазах. Он сел на шаткий скрипучий стул и просидел так, наверное, не меньше получаса.
Он сел на шаткий скрипучий стул и просидел так, наверное, не меньше получаса. Из оцепенения его вывел возбужденный детский голос за приоткрытой дверью:
— Владислав Викторович! Скорее! Там у вас все сгорело!
Баба Мотря, хозяйка, ругалась на чем свет стоит. По ее словам выходило, что Владислав Викторович, уходя, навесил на настольную лампу «какой-то мотлох», вот оно и загорелось. По счастью, сгорело далеко не все. Сгорел старый письменный стол, стул и пиджак на спинке стула. «Цветомузыка» сгорела с особенно вонючим дымом; бумаги, разложенные на столе, сгорели подчистую вместе с остатками чернил, вместе со словами, которые удалось прочитать…
Баба Мотря ругалась и причитала.
А Владислав Викторович отлично помнил, что, уходя, выдернул шнур лампы из розетки.
11
«Корни должны быть во тьме, чтобы цветок видел солнце».
Стоял январь. Земля задубела. Учитель физики бил и бил заступом, непривычные к такому труду ладони скоро взялись красными мозолями.
Здесь ли располагалась клумба? Здесь! Ее показывала панночка в самый первый их вечер.
Выбившись из сил и одновременно немного успокоившись, он натаскал хвороста и разложил костер — по кругу, кольцом. Прибежали любопытные мальчишки с соседней улицы: физический опыт, да?
Не стал их гнать. Не хватило сил, да и прогонишь ли? Сидели у огня, грели руки, рассказывали, какая елка была в клубе да какие конфеты оказались в подарке — тянучки, ириски, один «Красный мак» и один «Мишка»…
Костер прогорел. Учитель физики раскидал угли, мальчишки помогали. Один спросил несмело:
— Владислав Викторович… Вы клад шукаете?
Было темно и очень холодно. Бульдозер тарахтел мотором и вонял солярой. Белые лучи фар уткнулись в бывшую клумбу — развороченные комья мерзлой земли.
— Фиксируем, — бормотал Остап Остапович без тени обычной бодрости. — При визуальном осмотре обнаружены человеческие черепа… три… четыре… а бис их знает, темно… Кистевые кости рук… Ох, матинко…
— Фашисты, — неуверенно предположил бульдозерист. — От немцев осталось, наверное… В прошлом году фугас вот так же выкопали…
— Нет, — тихо сказал Владислав Викторович, которого била крупная дрожь. — Этим останкам не десятки лет. Почти двести.
— Может, скифский курган? — живо предположил семиклассник, невесть как протолкавшийся в толпу взрослых и до сих пор не изгнанный домой.