Приходит однажды он ко мне — и листок на стол. Гляди, мол, товарищ. Гляжу — подчеркнуты там красным карандашом слова. Какие слова? А те, что «Проклятая покажет». «Думали об этом?» — спрашивает. Думали, отвечаю.
«Думали об этом?» — спрашивает. Думали, отвечаю. «А как думали?» Я ему про тумбу, пьедестал которая, а он головой качает. Не в том, мол, сила.
Вот тогда ему Венера и понадобилась. Только как ее найдешь после стольких-то лет? Сходили мы на место, где она в траве лежала, все вокруг осмотрели. Да где там, словно под землю ушла! То ли еще при Деникине забрали (недаром сыновья панские приезжали!), а может, и наши расстарались, куда подальше определили.
Ладно.
Не вышло с Венерой, тогда Максим ее рисовать стал — со слов наших. Даже дивчину одну попросил на месте, где тумба была, в виде Венеры с рукой протянутой постоять. Дивчина та вроде бы при МТС числилась. Строгая такая, в красной косынке, в очках железных. Почему «вроде бы»? В том-то и дело, что «вроде». Звали? Нет, не помню, давно дело было.
Постояла дивчина вместо Венеры, серьезно так, не улыбаясь, а Максим рисунок закончил, сложил вдвое и ко мне повернулся.
— Как вы мыслите, для чего пан перед смертью те слова говорил? — спрашивает. — С какой радости вам про скарб рассказывал?
— Не из радости, а из злобы классовой, понятно, — отвечаю. — Гонор свой панский напоследок тешил.
— И так быть могло. — Карандашенко кивает. — Только вот иная мысль имеется. Что, если про скарб один он и знал? Сам прятал, сам хранил. И захотелось пану сынам своим место верное подсказать, ведь о его словах все узнают. Но подсказать тонко, чтоб свои лишь поняли.
— «Проклятая покажет»? — начинаю понимать. — Чтобы Венера место указала? Так одной руки у нее не было…
— Зато вторая на месте! — Карандашенко смеется. — Эх, жаль, потеряли мраморную. Ну ничего. Все к одному сходится — сюда рука указывала. В эту самую точку!
И на место среди травы кивает. И мы с дивчиной киваем: вроде без ошибки, туда палец мраморный целился.
И — пошли за лопатами.
Нашли? Да, почти сразу. Земли полсажени сняли, а под ней — крышка деревянная. Сундук! Собрали мы народ, пояснили, что к чему, и стали панскими сокровищами любоваться.
А ничего такого, дочка, там и не было. Оружие только — старое да ржавое. Револьверы, патроны к ним и еще другие патроны — к винтовке «мосинской». Вот и весь панский скарб. Патроны и прочее мы в сарае заперли, позвонили куда следует, да и разошлись по работам. Обидно было, конечно. Обманул, выходит, старый пан!
Один лишь Карандашенко не унывал, нас подбадривал. Не верю, мол! Не всё это, совсем другое пан прятал. Хитрость тут, но я хитрость панскую наружу выверну. Уверенно так говорил.
А наутро сгинул наш Максим. Только через три дня и нашли — в речке Студне за четыре версты. Да куда там купался! Одетый был, при оружии. А в «нагане» двух патронов, между прочим, не оказалось. Стрелял напоследок, выходит.
Что началось, понять легко. А тут и дивчина пропала — та, что строгая и в очках. Обыскались — нет нигде. То ли ее вместе с Максимом враги народа угробили, то ли наоборот совсем. Ведь у нас в селе считали, что она в МТС служит, а на станции — будто сельская она, при школе. И документы ее ненастоящими оказались, даже фотография совсем другая.
Верно, дочка, я тоже дивчину, что с дядькой моим Петром дружила, сразу вспомнил. Только не она это — и возрастом не вышла, и лицом иная. Правда, внешность ее мы как раз и не запомнили. Следователь нас и так, и этак, а мы руками разводим.
Следователь нас и так, и этак, а мы руками разводим. Очки помешали, наверно. А рисунок, что Карандашенко с нее снимал, пропал, и все записи пропали. Вот и думай как хочешь.
Потом у нас много про классовых врагов говорили и про бдительность утраченную, только кое-кто иначе считал. Нехорошее дело — панский скарб. Ой, недоброе! Не ошибся старый пан, выпустили мы смерть из-под земли.
И снова десять лет Венеру мы не вспоминали. Не совсем, понятно. Говорили меж собой, о скарбе проклятом думали. Многие точно уверовали — есть он, скарб! Хитер был его превосходительство, глаза всем отвел. Эх, не уберегли мы Максима!
После… После, известное дело, война. А как немцы к нам осенью пришли, так с ними один из сыновей панских объявился — младший. В форме немецкой, говорит не по-нашему, но все равно узнали. Узнали — да и поняли, зачем вернулся. И в самом деле, взял он десяток Гансов с лопатами и стал все вокруг перекапывать. Прав оказался бедняга Максим — не знали сыны панские точного места. Но в скарб крепко верили.
Нашли? Не успели — партизаны из отряда имени товарища Химерного о них позаботились. Переводчица, что при немцах была, отряд прямо в маенток провела мимо постов. Чисто всех положили, без потерь почти. И пана-предателя, и немцев его. Вот только дивчина в том бою пропала. Искали, все осмотрели — нет ее. Ну, на войне и не такое случается.
А мне довелось, правда, уже в 1944-м, в санаторий попасть. Нет, это не к тому, что я вместо фронта здоровье укреплял. Ранили меня за Днепром у города Белая Церковь. Плохо ранили, рана загноилась, так что после госпиталя отправили меня долечиваться под город Москву в бывший графский маенток. Ох и маенток! Красиво там, что в доме, что в парке. Статуи стоят мраморные — с руками и без. Вот тут-то я Венеру нашу и вспомнил. Но не из-за мраморов.