Хотел возразить ротмистр, в огонь неровный поглядел. Не возразил.
— Хочешь сказать, что в эту ночь нам все показали… наглядно?
— Показали, — кивнул Вершинин. — Боюсь, еще не все, самое интересное впереди… А я тут прикинул, где все-таки началась заваруха — в Государственной Думе или вот в таком лесу? Обидели священник или урядник очередного деда-колдуна…
Снова смотрел в огонь фон Клюгенау. Думал. Долго думал.
— Стгашная месть?
— Страшная месть.
9
— Город! Ольшаны там, вашбродь.
9
— Город! Ольшаны там, вашбродь. Христом-богом, город!
Закусил губу ротмистр Клюке фон Клюгенау, прижал руку к груди, усмиряя холодное остзейское сердце. Прорвались! Все-таки прорвались!
— Искали Казань, нашли леща да тарань, — начал было Вершинин, но ротмистр лишь локтем дернул. Хватит философии, в атаку пора!
— Гека есть, гебята? Мост есть?
— Та-а-ак точно-о-о!
Встрепенулся отряд, долгожданные слова услышав. Повеселели бойцы, обо всем лишнем забывая. Чего ждем? И так всю ночь проездили, проплутали!
Всю ночь? Поймал фон Клюгенау руку штабс-капитана с циферблатом светящимся, поднес к глазам… Ерунда, Вершинин спьяну просто часы не завел!
— К мосту! За мостом — в лаву! Шашки подвысь!..
Эх, чубарики-чубчики! Не поможет тебе, господин Химерный, колдовской колоброд. Ничего не поможет! Скольких уже таких к большевистской бого-душу-матери отправили, теперь и твой черед пришел вместе с красным Мамаем!
— Вперед!
Вот и «р» на месте!
— За матушку Р-р-россию! Впер-р-ре-е-ед!!!
10
Одэжи вжэ було б нэ трэба,
Панам нэ трэба кунтушив,
Ходылы б, як святи по нэби,
В одных сорочках, бэз штанцив…
Грустно звучала малороссийская песня — долгая, бесконечная, как эта ночь. Устал отряд. И если бы только устал!
Еле шагали кони, едва не падали с седел люди.
— А казино ничего, — равнодушным голосом заметил фон Клюгенау. — Пгистойно, чисто, пгислуга вежливая. И кгасных нет. Если бы не пгиказ, я бы, может, и остался. А ты видел хогунжего, хохла хитгого? Так и бгосился, подлец, штандагт петлюговский лобызать!.. А мне этот… телевизог больше по душе пришелся.
Дернул плечами давно протрезвевший штабс-капитан Вершинин:
— Телевизор… Не в штандарте дело, по телевизору твоему любимому нам все оч-чень убедительно продемонстрировали. В Москве то же самое, страшнее даже. Девочки тринадцатилетние собой торгуют, на каждом углу наркотики, бандиты оружия не прячут, городовые — бандитов хуже.
— Милиционегы, — без особой нужды поправил друга ротмистр. — Как у нас пги Кегенском. Так какой это был год? Сколько лет пгошло?
— Брянцы куда из дому ни поедут, далеко не отъедут, все к кружалу попадут, — то ли со значением, то ли очень впопад отреагировал Вершинин. — Какая разница, Георгий? Вот нам и еще кусочек показали. Мы хотим большевиков выгнать? Выгнали и без нас. Ну и как, нравится? Лучше стало? А ведь целый век, считай, целый век!..
Уси жинкы и молодыци
Знову дивчатамы булы б:
Тонки, высоки, блидолыци.
Погани в свити нэ жылы б…
Стихла недопетая песня, сбавили кони шаг. Словно и они чувствовали что-то.
— Агасферы мы с тобой, Сергей! — вновь поймал непокорную букву фон Клюгенау. — Как есть Агасферы! Только Жиду Вечному довелось из прошлого в будущее брести, а нам — куда попало… Тем, кто погиб и погибнет на фронте — и нашим, и краснопузым, все-таки легче. Для них мир по-прежнему плоский… правильный.
— Колоброд! — опять дернул плечами штабс-капитан.
— И на небесах, и на земле, и под землей… Что ж, Агасфер не меньше нашего был виновен. И мы — виновны! Значит, всем не простится. Будет нам, и детям нашим, и стране всей — страшная месть. Колоброд… Может, и устоится когда-нибудь мир. Увидеть бы — до Страшного Суда!
— Прекратить, господин штабс-капитан! — вздернулся в седле ротмистр Клюке фон Клюгенау. — Не желаю больше слушать. Не простится, видите ли! Наше дело — пр-р-риказ! Деда Мамая испугались? Телевизор не понравился? На ближайшем же привале приведите себя в должный вид. Перед лешими стыдно-с!
— В Муроме и лешак — первый большак, — подумав, согласился Вершинин.
— Отря-а-ад! Па-а-ачему песню не допели? И — раз!
А мы б сыдилы та гойдалысь,
Мов диты в люльци уночи,
Спокийно б раю дожидалысь,
Задэрши ногы на пэчи…
* * *
— Ой соврал так соврал! Ох насмешил! Ой и силен! — гоготала нечисть, распугивая ночной лес и без всякой субординации в Старшого Упыра когтями и пальцами тыча. — Гей, у кого горилка освященная есть, плесните, время самое! Да где такое видано? Слыхано где? Чтобы по лесам нашим, по тропам тайным, между живыми и мертвыми, год за годом чужие шлялись? Кто такую силу имеет? Ой, не верим! Или ты всему свидетель?
— Сам не видел, — упрямо повторил слегка обиженный шеф. — А вот дед мой, Мамай, как раз всему свидетель и есть. Ладно, не верите, ваше дело. Тем более и полночь рядом.
— Шампанского! — в один голос провыла вражья сила. — Миллениум!
Хлопнули пробки, зашипела пена, зазвенел штучный хрусталь. И вдруг сквозь гам, сквозь визг донеслось — сперва еле слышно, потом громче, громче…
Колы б я був полтавськый соцькый,
Багато б дэчого зробыв,
Пампушкы жирнийи в смэтани,
Плачинды б з кабаком я йив…
Тихо-тихо стало вокруг, лишь песня гремит. Переглянулись упыры и потопельники, ведьмы и русалки. Наконец сглотнул кто-то: