И — ударило. Дальним орудийным громом, подзабытой скороговоркой пулемета «максим». Ударило, затянуло густым туманом предсмертной боли. Последней, такой памятной…
Сжал побелевшие пальцы поручик Разумовский, прямо в конскую морду пулеметным стволом целя. От ленты огрызок остался, окружена со всех сторон тачанка, бородатые морды рядом. «Сдавайся, беляк!» — орут.
— Смело мы в бой пойдем! — оскалился в чужие личины поручик. — За Русь Святую! И за нее прольем…
Не песня вышла, просто хрип. Но сумел все же — разом, одной очередью положил коня и всадника. И обрадоваться успел напоследок. Взлетела к самому небу чужая сабля, хлынула темная кровь из перерубленного горла.
Смело мы в бой пойдем за Русь Святую…
Убит отделенный, и взводный убит. Бьют в упор тачанки махновские. Попал в засаду непобедимый отряд товарища Химерного.
— За мной! — кричит боец Оксана Бондаренко. — Порубаем гадов! Смело мы в бой пойдем за власть Советов!..
Тачанка — что крепость. Огрызается пулеметным свинцом, не подойдешь, не подъедешь. Но все-таки прорвалась боец Бондаренко на своем сером в яблоках красавце-коне, махнула шашкой, голову лихую махновскую в кровавую кашу дробя. И еще успела удивиться, отчего шашка не в руке, отчего окровавленная трава так близко.
Смело мы в бой пойдем за власть Советов…
— Сколько раз можно умирать, Андрюша?
— Сколько раз можно умирать, Ксения?
Догорал пасхальный вечер, уходил прочь со старого погоста.
Пусто стало, разбрелся народ мертвый под свои кресты да звезды. Постояли красный боец и белый офицер над опустевшим вечным домом Сергея Ксенофонтовича, бывшего народного учителя…
— Как в детстве, Ксения. Обидят — жаловаться хочется, хоть кому-нибудь. Только я уже тогда знал: нельзя жаловаться.
— Нельзя, Андрюша.
Сгущалась вечерняя тьма, призывая ночь. Отпуск кончался. Жаловаться было некому.
— Почитай стихи, Андрюша! Ты, наверно, много стихов знаешь.
— Знал. Забылось все… Вот помню — про войну.
Вздохнула Оксана, совсем другое услыхать надеявшаяся. Но и сейчас возражать не стала. Про войну так про войну.
— Эти стихи друг мой написал — штабс-капитан Вершинин. В батальоне нашем — Первом Офицерском — его стихи все любили.
Помолчал поручик, отступил зачем-то на шаг.
У красных тысячи штыков,
три сотни нас.
Но мы пройдем меж их полков
в последний раз.
И кровь под шашкой горяча,
и свята месть…
А кто отплатит палачам —
Бог весть.
Бессильная, в последний раз,
пехота, встань!
Пускай растопчет мертвых нас
та пьянь и рвань.
Кто жив еще, вставай сейчас,
пока мы есть…
А кто родится после нас —
Бог весть.
Сломав века своей судьбой,
уйдем в века.
Всех тех, кто вспомнит этот бой,
возьмет чека .
Зато мы были — соль земли,
Отчизны честь…
Нас поименно вспомнят ли?
Бог весть!
Но нам плевать, что нам лежать
в грязи, в крови,
лишь только ты, Россия-мать,
лишь ты живи!
Хоть мертвым нам, но дай ответ,
не в ложь, не в лесть:
жива ты нынче или нет?
Бог весть…
Послушала стихи про войну красный боец Оксана Бондаренко, тоже на шаг отступила.
— Вот о чем ты сказать хотел, Андрей Владимирович? Тогда ответ выслушай: спасли мы Россию, и народ трудовой спасли — от таких, как ты! И жива она будет — без таких, как ты. И мириться нам с тобой не на чем!
— Не на чем, — кивнул поручик Дроздовского полка, ближе подходя. — Можно я тебя поцелую, Ксения?
— Нет, Андрюша! — вздохнула красный боец Бондаренко. — Не будешь ты, беляк, меня целовать. Я тебя сама поцелую…
— Знаешь, Андрюша, подумала я сейчас… Если мертвые наконец помирятся, может, и живым легче станет? Весь век, год за годом — кровь и кровь, вражда и вражда, страшнее, чем в Пекле!
— Может быть. Только как им… Только как нам помириться?
— Неспокий, — прошептала Оксана.
— Немирье, — перевел Андрей.
Пентакль встреч
V.
Пентакли, где вдавлены в центр ладони,
Незримо таятся в молочном бидоне,
В авоське старушки, в разрушенном доме,
В витрине, умытой дождем.
Пентакль встреч
V.
Пентакли, где вдавлены в центр ладони,
Незримо таятся в молочном бидоне,
В авоське старушки, в разрушенном доме,
В витрине, умытой дождем.
Рогатый чертяка, тряся бородою,
Из тихого сквера поманит бедою,
И чад от машин, как туман над водою…
Мы — взвесим?
Измерим?
Сочтем?!
Войди со двора в незнакомый подъезд —
Пентакль не выдаст, пентакль не съест.
СТРАШНАЯ М.
1
В летнем кафе, где каждый столик пригвожден к асфальту ножкой линялого пляжного зонта, сидели два приятеля. Перед загорелым скучала недопитая чашка кофе. Перед бледным и нервным его собеседником возвышалось башенкой мороженое — ломтики фруктов торчали из тающей массы, словно обломки тонущего корабля.
Нервный говорил, то и дело вытирая руки салфеткой. Рядом уже лежала целая горка мятых, изувеченных салфетных трупов.
— Помнишь Светку?
— Как не помнить? — солидно отвечал загорелый. — Твои все были уверены, что…
— Так и я был уверен, — бледный уныло кивнул. — Полгода с ней жили, можно сказать, в гражданском браке, заявление подали…
— Так что же не срослось?
— А хрен его знает! То ли ей гадалка какую-то фигню нагадала, то ли еще что-то… Короче, кинула меня Светка классически. «На пачке «Эл-Эма» нацарапав «прости»…
Его собеседник хлебнул кофе. Доброжелательно покивал: