Всё.
Народ вяло бродил по сцене, обживая пространство. Никотин спустился в зал, уселся в четвертом ряду сбоку и попросил подать несколько реплик — проверить, как слышно. «У Репризыча научился, — думал Виртуоз, уйдя в кулисы. — Тот всегда так делает на новом месте…»
Рядом с мощным светопультом обнаружилась дверца, ведущая в кольцевой коридор. Миновав гримуборные, Виртуоз свернул к ложам. Ближняя к сцене ложа оказалась уютной, двухместной. Явно для начальства. Кресла широченные, с удобными подлокотниками. Шторки по краям позволяют при желании отгородиться от взглядов любопытного плебса. На стене ложи на специальных крюках висели кнут, свернутый в кольцо, и шесть-семь витых плетей. Натуральные, не бутафория. Метла в углу при ближайшем рассмотрении оказалась пуком розог. Тут же стояло ведро, откуда остро пахло огуречным рассолом. Атрибуты власти местных чиновников? Орудия вразумления скучных юмористов?
Розыгрыш?!
Если так, у здешних культработников своеобразное чувство юмора.
На столике перед правым креслом лежала книга. Солидная, толстая, в кожаном или очень удачно имитирующем кожу переплете. По углам — скобы желтого металла. Даже на первый взгляд книга выглядела антиквариатом. Виртуоз не удержался: взял тяжелый гроссбух, раскрыл наугад. Книга распахнулась ближе к концу, взгляд тупо зашарил по чистым желтоватым страницам. Записи обнаружились ближе к началу и заканчивались примерно на середине. Дат не было. Лишь краткие заметки, сделанные старательным, по-солдатски грубым почерком.
«Актерка Настасья в третьем акте запнулась дважды. Ду-ра. 4 пл.».
«В четверг коровник Степашка, представляя Ирода, уронил канделябр. Учинилась лихая угроза. 24 рзг.».
«Архипка пущает в опере петуха. 8 пл. Заменить дурака Федькой Трындецом».
«Валерьяну — 10 кнт. Штоб не икал. Хмельного не давать месяц».
«Софья для королевны старовата. И гнусит. Гнать взашей».
— Эй, Виртуоз! Сходи поищи Репризыча!
— Ага…
Поднявшись на второй этаж и миновав холл, где вполне удалось бы сыграть «Автобус» в камерном варианте — со стульями здесь тоже все в порядке, человек на шестьдесят публики! — он принялся блуждать лабиринтами коридоров. Через пять минут за углом послышались голоса, и Виртуоз двинулся туда. Одна из дверей оказалась слегка приоткрыта. Напротив в рамочке висело расписание занятий кружков: хорового пения, детского танца и мокро ме. Именно так и было написано: «мокро ме». Еще участников ансамбля «Дударики» приглашали собраться во вторник к 19.00.
— Простите, но я отказываюсь вас понимать! — ржавой жестью громыхнул из кабинета непривычно резкий голос Репризыча.
Виртуоз заглянул в щелку. Ничего толком не разглядев, потянул дверь на себя.
— Добрый день.
За массивным столом, похожим на выжившего бронтозавра, скорчился человечек: сутулый, почти горбун, пенсионного возраста. Лицо изрезано складками, журавлиный нос, пегие волосы сосульками висят по периметру лысины.
Лицо изрезано складками, журавлиный нос, пегие волосы сосульками висят по периметру лысины. В слезящихся, блеклых глазках застыло больное, загнанное выражение. Над горбуном, опершись руками о стол, грозно возвышался Репризыч.
— Здра… — рот горбуна дрогнул, пытаясь улыбнуться, и не смог, — …сте.
Режиссер по-хозяйски махнул Виртуозу рукой:
— А, это ты. Заходи.
— Выгородка готова, Вадим Романыч. — При посторонних режиссера надобно величать по имени-отчеству; закон известный. — Меня за вами послали.
— Молодцы. Обожди здесь, мне надо… С товарищем разговор надо закончить. Располагайся.
Окна кабинета были забраны решетками. «Небо в клеточку» раздражало. Хотелось на свежий воздух. Пусть под дождь, в сырость. Пусть.
Очень хотелось.
— …я убедительно рекомендую вам уезжать…
— …а я отказываюсь понимать!
— …извините, ради бога… мне трудно объяснить…
— …а я требую объяснений! Вы нас пригласили!..
— …вы все равно не…
— …а вы попытайтесь, сделайте милость!
На стене, над сейфом, висела картина в золоченой раме. Виртуоз уставился в картину, словно от этого зависела его жизнь. Больше всего хотелось провалиться на первый этаж, к своим. И не слушать глупый скандал, не пялиться на «шедевр» — где, кстати, тоже шло театральное действо. Косматый великан-трагик в тесном сюртуке тянулся к залу, словно хотел ухватить кого-то за глотку. В углу сцены корчился, потешно закрыв голову руками, тщедушный комик, внешностью напоминавший хозяина кабинета. В кулисах готовились упасть в обморок бледные актеры, больше похожие на жителей штата Мэн, когда с погоста к ним движется взвод зомби. Зрительный зал большей частью пустовал. Лишь в креслах галерки развалился десяток громил самого разбойного вида, увешанных оружием. Партер же занимала публика благопристойная, в мундирах и кринолинах.
По центру первого ряда стоял во весь рост дородный господин.
Наклонясь вперед, он истово аплодировал трагику.
Виртуоз сделал шаг в сторону, вглядываясь, — и похолодел. Под другим углом зрения на картине проступили новые, ужасающие подробности. Белые, восковые лица мертвецов-зрителей. Слепые бельма глаз. Череп офицера-гусара раскроен ударом сабли. Всюду кровь: на груди дамы в белом платье, на щеках сидящего рядом кавалера. У старичка с моноклем перерезано горло. Синие, трупные щеки аплодирующего господина. Живыми выглядели разве что актеры на сцене и громилы на галерке.