Гуляет сила вражья, пьет да закусывает в полную свою нечистую волю. Вот и полночь близко — близко, но не рядом. О чем бы еще потолковать? Обсудили уже все подряд: грехи людские, злодейства бесовские, шкоды ведьмины, чемпионат хоккейный.
— Так давайте я вам историю расскажу, — предложил Старшой Упыр, всей нечисти районной шеф и самого Люципера областного секретарь. — От деда ее узнал, когда еще пионером был.
— Опять соврешь, ой соврешь! — дружно заорала нежить, шефа своего куда как знавшая.
— Правду поведаю, не тонуть мне в болоте! — махнул синим кулачищем Упыр. — А если совру, то пить мне до остатка дней моих пекельных одну освященную горилку.
Знатная, знатная история, доложу я вам. Здесь же и началась она, на этой поляне…
1
Стоял посреди поляны дед Мамай. Стоял — на панов офицеров поглядывал.
— Повесить бы тебя, сволочь кгасная! По всем пгавилам, на вегевке пеньковой да с мылом ваггавским, — мечтательно вздохнул ротмистр Клюке фон Клюгенау. — Жаль, вгемени в обгез. Шашкой пгидется.
— А и не придется, — весело подмигнул дед Мамай. — Ни вешать, ни рубить. Лучше езжай своей дорогой, пан пышный, под шабли славного отряда товарища Химерного. Не то до Страшного Суда жалеть станешь.
От такой наглости ротмистр чуть не застонал. Деду же как будто еще веселее сделалось. Стоял он в свитке старой, пояском кумачовым, революционным, подпоясанной, перед самой конской мордой, травинку в пальцах прокуренных вертя. Назад не отошел, напротив, ближе подступил.
— Красный подпевала, чаклун здешний, — пояснил хорунжий из местных. — Сильный чаклун! С нежитью знается, порчу наводит. Панов и священников на дух не переносит. Давно в Сибирь отправить хотели, только не вышло. Теперь же и вовсе — с красными снюхался, самому бандиту Химерному ворожит… А все ж таки, господин ротмистр, отпустили бы вы его подобру-поздорову! Мало ли?
— А не мало! — хмыкнул неукротимый дед Мамай. — Катитесь отсюда горшком да горошком, пока не передумал. Катитесь — и не оглядывайтесь.
— Онежане на рогах онучи сушили, — как обычно невпопад заметил белый с похмелья штабс-капитан Вершинин. — Ростовцы озеро соломой зажигали…
При этих словах Клюке фон Клюгенау понял, что стонать все-таки придется, хоть и по должности не положено. И вправду! Заблудились, приказ не выполнили, а тут этот дед!
— Мы в Малогоссии, штабс-капитан! — покосился он на безразличного Вершинина. — До Онеги и Гостова из гаубицы когпусной не добить!
— Ну, так чего, паны ахвицеры? — совсем обнаглел дед. — Распрощаемся по-доброму или как? Иначе устрою вам такой колоброд, чертям в пекле жарко станет.
— Ливны — ворами дивны, — согласно кивнул бескровным лицом Вершинин. — Кромы — ворам хоромы, Елец — ворам отец.
Не выдержал ротмистр фон Клюгенау — застонал.
Стояло над Украйной буйное лето 1919-го. Насмерть сцепился конный отряд ротмистра Клюке фон Клюгенау с боевой революционной частью товарища Химерного. Рубились, расходились по лесам и балкам, чтобы снова встретиться в лютой схватке. Имел приказ ротмистр — истребить красного командира со всем его войском, только не выходило никак. А тут три беды сошлись: заблудился отряд среди лесных тропинок, не похмелился штабс-капитан Вершинин, вдобавок красного шпиона поймали, ругайся теперь с ним! Подумаешь, дед Мамай! Хан, видите ли!
Плохо, ох плохо знал кровный остзеец фон Клюгенау Малороссию!
— Рубите! — рявкнул ротмистр, трудную литеру «р» внезапно обретая. — Получай, кр-р-р-раснопузый!
— Значится, колоброд вам и будет, — сообщил вредный дед, травинку хитрым узлом завязывая. — Прощавайте пока, панове! В пекле свидимся.
Взметнулись шашки к самому небу, ударили в пустоту. Где дед? Нет деда! Переглянулись офицеры, перекрестился кто-то украдкой…
— Предупреждал ведь! — вздохнул хорунжий из местных.
— Галичане корову в баню тащили, — кивнул штабс-капитан Вершинин, словно ничего иного не ожидавший. — У ельчан курица утенка вывела.
— Господин ротмистр, господин ротмистр! — донеслось сзади. — Разведка вернулась! Есть дорога. К полуночи в Ольшанах будем.
— По ко-о-оням!!!
2
— Колобгод он устгоит! Гудини кгасный нашелся! — никак не мог успокоиться ротмистр. — Ничего, мы сами кгаснопузым колобгод пгопишем! Накгоем господина Химегного тепленьким!
— Брянцы — куролесы, валдайцы — колокольники, — соглашался с ним штабс-капитан Вершинин. — Владимирцы — печи деревянные.
— Пе-е-есню! — не выдержал фон Клюгенау и, желая напомнить штабс-капитану о прикладной географии, уточнил: — Малогоссийскую!
Никто не удивился. Чего только не пели в эти годы! Переглянулись…
Колы б я був полтавськый соцькый,
Багато б дэчого зробыв,
Пампушкы жирнийи в смэтани,
Плачинды б з кабаком я йив.
Поставыв бы я кризь дэрэва
З мэдовых пряныкив самых,
И нижкы з холодцив свынячи,
Щоб з часныком рослы на ных…
— Хохлы глупее вороны, а хитрее черта, — сообщил ротмистру прозревший на миг Вершинин. — Казак когда не пьет, так воши бьет, а все-таки не гуляет.
Не стал спорить с ним Клюке фон Клюгенау. К черту доморощенную мистику! Не ошиблась разведка — на верную дорогу вышли. После полуночи гореть господину Химерному в его малороссийском пекле!