Когда случались приступы совести, Костя характеризовал свое поведение со всей честностью и искренностью, после чего совесть успокаивалась и можно было продолжать дальше. К счастью, случалось такое достаточно редко.
Теперь грузили его самого.
— Моя мама любила повторять: «Люди — сволочи!» — На лице Гели Реф не было и тени улыбки. — Когда я была маленькой, думала, что она просто ругается. Неприятности на работе — или с очередным приятелем поссорилась… А потом поняла. Мама не ругалась, она меня учила. Это и есть главное правило. Алгоритм, как вы говорите, Константин.
На такое следовало ответить чем-то нейтральным вроде «Да?» или «М-м-м?», но журналиста не хватило и на это. Он просто кивнул. Все верно. Люди — сволочи!
Этого ресторана Костя не знал. Ни вывески, ни швейцара, вход со двора, звонить три раза и долго ждать у двери. Но и не квартира — вроде дорогого частного клуба. Или очень изысканного дома свиданий.
…Хорошая тема для статьи!
— С такой установкой трудно жить, если сразу не отбросить все лишнее…
— Лишнее — что? — не удержался Костя. — Принципы, религию, мораль?
Он сидел на диване — безразмерном чудовище красного бархата. Гели Реф удобно расположилась в кресле, столь же гигантском.
Пепел она стряхивала прямо на пол.
— Все! — Яркие губы дернулись. — У психологов есть термин: «комплекс Штирлица». На службе, среди знакомых, везде, человек делает гадости и мерзости, но в глубине души знает — все это ради великой цели, а внутри он белый и пушистый… Вы согласились писать заведомо необъективную статью. Лживую! Я за нее заплатила. Теперь вы хотите, чтобы я с вами переспала. У меня есть жених, он меня любит, но… Но я пойду и на это. А сейчас я скажу вам в глаза, что вы продажный писака и дешевый бабник с неаппетитным брюхом, но вы это проглотите, потому что у вас уже капает слюна.
А сейчас я скажу вам в глаза, что вы продажный писака и дешевый бабник с неаппетитным брюхом, но вы это проглотите, потому что у вас уже капает слюна. Люди — сволочи, Константин!
Спорить он не стал — слюна и вправду капала, причем по нарастающей. С такой женщиной Косте Шевченко встречаться еще не приходилось.
— Но когда я стану раздеваться и смотреть на ваше брюхо, то буду помнить, что у меня есть цель. Как у Штирлица. А вы… Надеюсь, и вы не такая пустышка, как кажетесь!..
Она встала и затушила сигарету в пепельнице, уютно устроившейся на белом трехногом столике рядом с бутылкой французского шампанского. Костя тоже вскочил, в полной мере чувствуя себя поверхностью с отверстиями для загрузки. Жаль, времени на тренажерный зал не хватает! Ну ничего, брюхо в таких делах не помеха!
Люди — сволочи!
— Мне раздеваться? — Гели Реф, усмехнувшись, протянула руку к плечу, прикоснулась к бретельке. — Или вам нужен приступ страсти? Особо извращенная форма цинизма?
— Особо! — не без удовольствия повторил он, чувствуя, как на лбу выступает пот. Рука нырнула в карман к носовому платку, зацепилась за какой-то металл…
Пот стал холодным.
Ледяным.
Пальцы ощупывали то непонятное, что попалось вместо платка, а холод сползал со лба, заливал шею, тяжелыми каплями тянулся к сердцу…
Перед Костей стояла женщина, которая его ненавидит. Хуже — презирает, считает продажным ничтожеством. Но даже не это плохо, скверно другое, пока непонятное, но страшное, страшное…
— Извините…
На ее лице что-то дрогнуло. Кажется, реплика прозвучала не по сценарию.
— Извините! — Костя повысил голос, сжимая пальцы на потеплевшем металле («Ключи! Те, что отец передал!»). — Было… Было очень интересно с вами побеседовать. А сейчас мне пора. Текст пришлю послезавтра.
В кармане действительно оказались забытые кем-то из приятелей ключи. Колоду карт журналист сунул в «бардачок», а вот их — забыл. Три ключа на стальном колечке и тяжелый, размером с советский пятак, кругляш.
Брелок — немудреная бронзовая цацка.
— А статья будет называться «Страшная М.».
Ладонь Гели Реф отдернулась от бретельки, дрогнула, коснулась горла. Косте вдруг подумалось, что женщине тоже холодно.
Бьет крылом седой петух,
Ночь повсюду наступает…
Странные слова прозвучали тихо, еле различимо. Журналисту показалось, что он ослышался.
…Как звезда, Царица Мух
Над болотом пролетает.
Бьется крылышком отвесным
Остов тела, обнажен,
На груди пентакль чудесный
Весь в лучах изображен.
Нет, не ошибся — стихи. Незнакомые, удивительные.
На груди пентакль печальный
Между двух прозрачных крыл,
Словно знак первоначальный
Неразгаданных могил.
Есть в болоте странный мох,
Тонок, розов, многоног,
Весь прозрачный, чуть живой,
Презираемый травой…
Гели Реф пошатнулась, ладонь, сжимавшая горло, скользнула к груди.
Костя недоуменно моргнул, но быстро сообразил — бросился к ней…
— Нет! — Женщина отстранила его руку, выпрямилась. — Все в порядке. Вы подумали о статье, мне вспомнились стихи… Ничего не случилось, Константин, правда?
— «М.» сразу дает максимум ассоциаций. — Костя взглянул на проносившиеся за окошком машины огни, пытаясь сообразить, как они едут. Родной город, знакомый до последнего канализационного люка, в эту минуту казался чужим и даже жутковатым.
— Как у Гоголя. — Гели Реф не спросила, констатировала.