Вряд ли кто-то определит, насколько смешалась ее душа с душой скифской девушки, разбуженной в ту ночь жертвенным обрядом и стихами.
Сердолик будет светить им обеим.
5.4. «АТТРАКЦИОН»
Двое — Он и Она — прожили виртуальную жизнь, находясь в душном павильоне, по соседству с чертом и ангелом, и эта жизнь не задалась, потому что… просто потому, что «все было пасмурно и серо». Не смею настаивать на такой трактовке рассказа. Она не обязательна и даже не нужна. Замените «виртуальную» на «пустую», «в павильоне» на «в одиночестве», содержание от этого не изменится ни на йоту.
«Сизифы в конце рабочего века, согбенные над опостылевшим камнем» — такое начало у истории, таков финал двух жизней. А в парке львы гоняются за оленями, ждут старта звездолеты, и все тут по-прежнему, все как в жизни, почти забытой после стольких лет ее отсутствия; а вот и он, лгун-япошка, наследник того зазывалы, что обещал страстей навалом. «Еле отвязавшись от сумасшедшего билетера, они шагнули в пасть»…
Что случилось с вашими глазами, поседевшие и состарившиеся? Теперь вы видите то, чего не замечали молодым, зорким взглядом. Причуды зрения. «Осенно страсная узаса! Осенно!» Чудесный черт, могучий ангел — теперь они выглядят так, как и должны выглядеть. Расфокусированные старческие зрачки превращают явь во что-то иное, неожиданное и чудесное. Известно — старый как малый. Два смешных состояния. Два полюса мудрости.
«Он отмахивался от черта тросточкой, Она удерживала пекинеса, желающего цапнуть ангела за пятку». Все правильно. Им снова хорошо вдвоем. Теперь. На закате.
Молодость и ожидание счастья никуда не исчезают. Пускай врут зеркала и шагреневой кожей сжимается время, наплевать; «один плюс один все-таки три» и даже больше. Двадцать лет бывает и в семьдесят. «А если вы не умеете считать, то возьмите калькулятор». Зайду туда, обязательно зайду, пусть и меня пугнет своей релятивистской арифметикой ряженый японец. И сдачу пусть даст, хитрец!
5.5. «ПАНСКАЯ ОРХИДЕЯ»
«Стоял флигель-золотопогонник прощальной памятью, словно наглядеться на мир хотел». А мир превратил его в груду битого кирпича.
Анной звали девушку, которую когда-то заперли во флигеле-золотопогоннике. Немец-управляющий, рыжий колдун, нарек ее по-своему: Орхидеей. И цветок новый ее именем назвал. Растет цветок, опутывает корнями учительницу Ганну Петровну. Из раскрывшегося бутона вместе со сладким томным ароматом выползают змейками воспоминания, вгрызаются в мозг, сплетаются в голове личностью-паразитом, подавляя чужую душу, питаясь чужим телом, чужой молодостью.
«Бледная влюбленная колдунья расширяет черные зрачки».
«Бледная влюбленная колдунья расширяет черные зрачки».
Подсаженные презирают тех, кого они вытеснили из жизни. Их интересуют только они сами. Утонченные чувства, полное равнодушие к действительности — больная, болотная любовь, «сладкое, как мед, вязкое счастье, из которого не хочется выбираться, в котором хочется уснуть навсегда». Кажется, не такой уж злодей этот немец. Колдун как колдун, естествоиспытатель, можно сказать. Разве виноват он в том, что потерял голову от панночки — той самой, знавшейся с Вием, умеющей вселяться в девиц из благородного института и не только в них? Помните миргородскую Венеру?
«Я любила его, Владислав, как никогда не полюбила бы вас»… Врет! Никогда и никого не любила ведьма. Анна — может быть, но она сама стала жертвой. Анны давно нет на свете. Ее, замурованную в панском доме, словно в цветочном горшке, некому было освободить. Ее душу присвоила Орхидея.
А Ганну еще можно спасти.
Круг замкнулся: Анна и есть Ганна. Круг замкнулся, но его можно уничтожить — нужно просто вырвать из земли пропитанные кровью корни.
6.1. «КАЗАЧЬЯ КРОВЬ»
В век компьютеров и тайных синдикатов игры с бесами «на интерес» выглядят несколько иначе, чем во времена былинные.
К деду Мыколе приезжает внук. У внука дурная компания. Сатанисты, значит. Не сидится в пекле рогатым басурманам, на свет из Тьмы друг за дружкой лезут, агитацией молодежь совращают. Нувориши закона не признают, что хотят, то и творят. Закон — ничто, власть — все.
«Переменами в нос шибает». Дед — консерватор, не одобряет он новых веяний. Раньше по закону беззакония творили, теперь по понятиям безобразничают. А понятия у каждого свои. И все рвутся во власть, невзирая на масть, — нашли себе цацку. Мала куча: кто наверху — трясется, кто внизу — трясет. Тьфу на вас, копытные!
Крут чертяка Велиар, спору нет. Но маху дал: на душу из чужого ковена глаз положил. У деда-то крыша покруче была, даром что не городской. Зато миргородский. Отъявленный! «Смычку города с деревней рушить?! Не много ли власти забрал, Велиар Баалович?» — гневается товарищ Анчуткин. И правда, много. Столько ему не поднять.
Жадность фраера сгубила. Ведь «отдать доброй волей, чтоб потом и взять, и удержать, и с барышом остаться — здесь нам, казачьей крови, никакой сатана в подметки не годится».
И погнали наши городских!
Молодец, дедусь! Справный чаклун. Не нахрапом берет, а умом и ярким словом.
«Я вижу уже по глазам, что ты козак — не баба».
6.2. «ПЛАМЕННЫЙ МОТОР»
А вот и знаменитый «Вий» глаза приоткрыл: чуть-чуть, едва проглядывая сквозь страшно смешной и чертовски вкусный рассказ, написанный так, что пальчики оближешь.