Вот в таком незавидном состоянии бедный дипломник и явился в студенческий бар «У Кузьмича», что напротив университета. Явился он туда с вполне определенным и, как ему казалось, единственно правильным в такой ситуации намерением — упиться с горя до состояния инфузории-туфельки и уснуть под столом в обнимку с отвергнутым дипломом… Это у него как раз получилось, вы не думайте! Уж чего-чего, а упорства Аркадию Ильину, сыну потомственного рабочего сталелитейного завода, было не занимать.
И тут-то из-под того самого пресловутого стола студент, предающийся депрессивно-агрессивным настроениям типа: «…говорил мне батя, иди в прорабы, а я, идиот…» и, параллельно: «…какой же все-таки козел этот Звонарев, так его и так, зануду приземленного!», услышал обрывок разговора двух доцентов, расположившихся у стойки. И разговор этот касался новой страшной болезни, вовсю, оказывается, гуляющей по Земле уже третью неделю. Занятый написанием диплома, Ильин как-то проморгал последние новости…
— …бьются, бьются, а изменений никаких! А все археологи, гробокопатели хреновы… Слышал, вчера в новостях передавали — уже до Москвы дошло, второй случай смерти от этой дряни зафиксировали…
«Хм», — сказал себе Аркадий, поднимая чугунную голову с пола.
— …и, главное, такие странные симптомы, мать их! Они ж меняются постоянно! Как же можно вылечить, если не знаешь, от чего и лечить-то?
— Хоть ясновидящих привлекай…
— Ну и потом…
«Интересненько…» — снова сказал себе студент, навострив уши и с усилием садясь.
— …что обидно-то — умирают же ну от совершенно детских болезней! Нет чтоб что-то новое! Так ведь то от паротита, то от ангины, то от ерунды какой вроде коклюша…
«Так-так-так!» Уже почти протрезвевший от жгучего интереса Аркаша выполз из своей «обители скорби» и, почти не качаясь, примостился на табурете рядом с доцентами, стараясь не упустить ни слова. На изумленный взгляд официантки Любы, которой до сих пор такие метаморфозы видеть еще не приходилось, отреагировал:
— Соку!
— Вам какого? — пролепетала она, все еще под впечатлением от Аркашиного подвига.
На изумленный взгляд официантки Любы, которой до сих пор такие метаморфозы видеть еще не приходилось, отреагировал:
— Соку!
— Вам какого? — пролепетала она, все еще под впечатлением от Аркашиного подвига.
— Морковного, — быстро сказал тот, лишь бы что-нибудь сказать, и, пока девушка выполняла заказ, придвинулся поближе к доцентам. И весь превратился в слух…
Стакан с морковным соком так и остался стоять на стойке. Доценты, обсудив наболевшее и допив свой коньяк, удалились. А Аркадий, еще с полчаса посидев неподвижно со стеклянными глазами, вдруг моргнул, громко, ни к кому не обращаясь, сказал: «Ага!» — и ретировался из «Кузьмича», не заплатив. Официантка Люба вылила сок в раковину и положила в кассу двадцать рублей из своего кошелька. Потому что Аркаша ей нравился и обычно всегда оставлял чаевые. Один раз простить можно… А такому симпатичному парню — даже два!
Неделю студента Ильина никто не видел. В общежитии он не появлялся, в университете — тоже. «У Кузьмича» — и подавно. Приближалась защита диплома.
Звонарев, который Аркадия и без того, прямо скажем, не сильно любил, заявил во всеуслышание, что «всегда знал — ничего путного из него не выйдет!», и добавил, что никакая самая интересная тема Ильина уже не спасет… И не спасла бы — Звонарев был редкостной сволочью. Но… непосредственно в день защиты заведующий кафедрой на работу не явился. И уже через несколько часов университет облетела страшная новость — госпитализирован! Диагноз — экзитус инкогнитус…
Вся кафедра, запершись и распустив студентов, тупо села пить горькую — каждому из преподавателей было известно, что проклятая зараза передается всеми возможными путями. Хоть половым, хоть воздушно-капельным, хоть обычным прикосновением…
Непонятно откуда возникший на пороге Аркадий Ильин, про которого все давно забыли, застал доцентов и профессоров аккурат за коллективным написанием завещания.
— Здравствуйте! — сказал он.
Вид у студента Ильина был замученный, глаза красные, как у кролика, но, несмотря на это, сияющие странным блеском.
— А, Ильин? — поднял кто-то голову. — Звонарева нет, извините… Владимир Николаевич, «перебьетесь» пишется с мягким знаком или с твердым?
— А где он? — не успокаивался Аркадий. Уходить он и не подумал.
— В клинике, — ответила из-за своего монитора заплаканная Ирочка Румянцева, личный секретарь Звонарева. Настолько личный, что имела все шансы загреметь на больничную койку следом за патроном. — У него… эта… дря-а-ань!
Она заревела в голос. А Аркаша почему-то просиял:
— Великолепно!
— Простите, молодой человек, — сурово сдвинул брови профессор медицины Воронцов, — но, какими бы ни были ваши отношения с заведующим кафедрой…
— Да нет! — нетерпеливо отмахнулся от него Аркадий. — Я не в том смысле… Мне можно поговорить с его лечащим врачом?
— Зачем?
— Видите ли… Кажется, я понял, что это за штука — ваш экзитус инкогнитус.
Комиссия нетрезво заухмылялась. Лучшие умы уже столько времени над микроскопами сохнут, ученые мрут как мухи, а какой-то без году неделя выпускник-недоучка, которого и к защите-то не допустили, глядите, «понял»! Ха-ха…