Он бы отдал многое, чтобы его рвала на части настоящая телесная боль. Пусть трещат кости. Пусть разрываются багряные сплетения мышц. Пусть алым полотнищем хлещет кровь — его кровь. Это было бы не так мучительно. Но… его нынешняя боль не шла ни в какое сравнение с физической, потому что была замешена на ужасе. Взглянуть в лицо умершему счастью. Умершей надежде. Что может быть ужаснее?
Именно в тот день, после посещения склепа, Хайден как никогда был близок к умопомешательству.
Это было бы не так мучительно. Но… его нынешняя боль не шла ни в какое сравнение с физической, потому что была замешена на ужасе. Взглянуть в лицо умершему счастью. Умершей надежде. Что может быть ужаснее?
Именно в тот день, после посещения склепа, Хайден как никогда был близок к умопомешательству. Он катался по постели и выл, умоляя сам не ведая кого избавить его от невыносимой боли.
И где-то наверху (а может, и внизу, кто знает?) хрустнул от удара призрачный посох Провидения, и кто-то исполнил его просьбу. Исполнил, да вот только не так, как этого в действительности хотел сам барон.
Его сморил сон — глубокий, в чем-то схожий со смертью. Слезы на щеках высохли, дыхание стало редким и ровным. Айлин — единственная свидетельница неподобающей истерики сэра Хайдена, у которой сердце разрывалось смотреть на несчастного, — приободрилась, увидев, что тот мирно спит, и тоже позволила себе задремать в глубоком кресле у камина. Оставлять барона одного она боялась.
Этой ночью Хайден Эйгон умер. А того, кто утром открыл глаза и машинально потянулся, этим именем можно было назвать только с большими оговорками. Нет, он не изменился внешне, он не потерял способность здраво мыслить и говорить… Он перестал чувствовать.
Тот самый «кто-то» сделал то, о чем его попросили: он избавил Хайдена от боли. И от радости. От грусти. И от нежности. От ненависти. И от любви. Потому что все это приносит боль. А из всех человеческих чувств оставил только равнодушие.
С тех пор молодого барона Эйгона и прозвали Бесчувственным. То есть тело свое он вполне осознавал. И холод, и голод, и тому подобное было ему не чуждо. Но ведь это чувствуют даже земляные черви, не так ли? А вот душа его замолчала. Совсем.
Бунт Тайгета был подавлен после нескольких кровопролитных боев — армии тайгетского диктатора Наорда не позволили даже приблизиться к столице. У короля Сигизмунда было отличное войско, опытные генералы и храбрые рыцари. В государстве все успокоилось. Приграничным вассалам щедро отсыпали из казны на восстановление разрушений, вручили подобающие награды и усилили их замковые гарнизоны за счет королевской гвардии.
Но замок Эйгонов это не спасло. Потому что его хозяину было решительно на все наплевать… Земли пришли в запустение, крестьяне перестали платить налоги, потому что за это их все равно не наказывали, слуги потихоньку переходили к соседям — что толку тихо покрываться плесенью вместе с замком? Балы, охота, гости из столицы — все это осталось в далеком прошлом. Темнело в кладовых старинное серебро — им не пользовались. Гнили в сундуках меха — их не носили. Дичали в конюшнях кони — некому было их объезжать. Не Айлин же сядет верхом? Лошадей она побаивалась…
Да, младшая сестра Эллис не уехала из замка обратно в свое поместье, находившееся неподалеку от столицы. Она осталась. Почему? На этот вопрос старого опекуна, сэра Робера, приходившегося другом их с Эллис покойному батюшке, Айлин ответила просто:
— Я не могу их оставить.
— Кого? — кипятился достопочтенный сэр, расхаживая по затянутой паутиной некогда парадной зале замка Эйгонов. — Слуг?! Милая моя, у них есть хозяин!
— У них НЕТ хозяина, — спокойно, не поднимая глаз, ответила воспитанница. — Вы же сами видели. Сэр Хайден ничем не интересуется…
— А вам-то что за дело до этого?! — в сердцах вспылил опекун, уже в который раз тщетно пытавшийся убедить девушку ехать с ним домой.
— Я не могу их оставить, — повторила Айлин.
— Их? Или его?! — взревел тишайший сэр Робер. — Вы совсем с ума сошли, юная леди! Со смерти вашей сестры прошло три года! Даже траур не может больше служить отговоркой! Вы понимаете, что своими руками уничтожаете свою же собственную репутацию и последние шансы на успешное замужество?! Вам двадцать один год, в конце концов, еще немного — и вам останется лишь дорога в монастырь! Виданное ли дело — молодой девице жить в одном доме с вдовцом, который…
— Довольно! — Айлин резко поднялась с кресла. Лицо ее было бледным, только на щеках выступили два красных пятна. — Я не желаю этого слушать!
— Вам придется меня выслушать!
— Не придется! — Когда было надо, тихая и кроткая малышка Айлин могла проявить железную волю. — Я останусь здесь, пока это будет нужно! И… наплевать мне на репутацию и это ваше… «успешное замужество»!
— Леди Айлин! — ужаснулся опекун, не веря своим ушам. — Опомнитесь! Что с вами?!
— Со мной все в порядке, — отрезала девушка. На самом деле ей, конечно, было стыдно, но… что сказано, то сказано. — Простите мне мою дерзость, сэр Робер, но я в последний раз прошу позволить мне остаться в Эйгоне.
— Я так понимаю, — печально вздохнул старик, — что мое стотысячное «нет» ничего не изменит?