— Да как же…
— Этого я не могу объяснить, не рассказав всё. — Арсибальт поднял пухлые руки. — А подвожу, собственно, к тому, что он верит в некую форму Гилеина теорического мира. А также в другие космосы. Этими темами и увлечена суура Акулоа.
— Так что, если ГВФСА действительно существует…
— Он призвал Пафлагона, потому что поликосмизм внезапно сделался актуален, — закончил Арсибальт.
— И мы предполагаем, что события, сделавшие его актуальным, также спровоцировали закрытие звездокруга.
Арсибальт пожал плечами.
— И что же это может быть?
Он снова пожал плечами.
— Тут уж вы с Джезри думайте. Только не забывайте, что бонзы могут и просто ошибаться.
Наконец однажды я спустился в склеп под владением Шуфа и три часа подряд смотрел, как Самманн ест. Он приходил каждый день, но не всегда в одно время. Если позволяла погода, он садился на парапет, клал рядом салфетку, доставал еду и перекусывал, любуясь окрестностями. Иногда он читал книгу. Я не мог определить, что там у него, но выглядело это куда аппетитнее наших обедов. Иногда северо-восточный ветер доносит до нас запахи итовской кухни. Нам всегда казалось, что ита нарочно нас дразнят.
— Результаты! — объявил я Лио, когда следующий раз оказался с ним на лугу. — Или типа того.
— Ну?
— Кажется, ты был прав.
— В чём?
Прошло уже столько времени, что Лио забыл наш разговор про Самманна. Когда я ему напомнил, он обалдел.
— Ну, класс!
— Может быть. Я пока ещё не знаю, как всё это понимать.
— А что он делает? Держит перед Оком Клесфиры табличку? Разговаривает на языке жестов?
— Нет, для такого Самманн слишком умён, — сказал я.
— Что? Ты говоришь, будто о старом друге.
— Я уже примерно так к нему отношусь. Мы столько раз перекусывали вместе.
— И как же он с тобой говорит? В смысле, говорил.
— Первые шестьдесят восемь дней он молчит, как рыба, — сказал я. — На шестьдесят девятый день кое-что происходит.
— На шестьдесят девятый? Это по обычному календарю когда?
— Примерно через две недели после солнцестояния. Девять дней до того, как отбросили Ороло.
— Ясно. И что делает Самманн на шестьдесят девятый день?
— Ну, обычно он поднимается по лестнице, снимает с плеча сумку и вешает на выступ парапета. Протирает оптику. Потом садится на парапет — он там плоский, шириной примерно в фут, — вынимает из сумки еду и перекусывает.
— Ага. Так в шестьдесят девятый день что?
— Кроме сумки у него что-то вроде книги. В руке. Первым делом он кладёт эту штуку на парапет. Потом принимается за обычные дела.
— То есть она лежит напротив Ока Клесфиры?
— Вот именно.
— И ты можешь её увеличить?
— Конечно.
— И прочесть название?
— Это вовсе не книга, Лио. Это чехол. Как тот, который Самманн поднял в первый день. Только больше и тяжелее, потому что в нём…
— Другая табула! — воскликнул Лио и задумался. — Понять бы ещё, что это значит.
— Надо полагать, он только что забрал её в другом месте.
— И он ведь не оставляет её на парапете?
— Нет, заканчивает есть и уносит её с собой.
— Интересно, почему он забирает табулу именно в этот день.
— Думаю, примерно тогда расследование фраа Спеликона начало по-настоящему набирать обороты. Теперь вспомни: когда я во время анафема, в семьдесят восьмой день, пробрался на звездокруг, я проверил МиМ…
— И не нашёл табулы, — кивнул Лио. — Итак. На шестьдесят девятый день Спеликон, вероятно, велел Самманну забрать табулу, которую Ороло оставил в МиМ. Самманн послушался. Но Спеликон не знал про ту, которую ты положил в Око Клесфиры, поэтому её не потребовал.
— Но Самманн знал, — напомнил я. — Он заметил её на второй день.
— И решил не говорить Спел икону. Но в шестьдесят девятый день он не стал скрывать, что вытащил табулу Ороло. — Лио замотал головой. — Не понимаю. Чего ради он шёл на риск, чтобы тебе это показать?
Я развёл руками.
— Может, для него это не такой и риск. Он и без того ита. Что ему могут сделать?
— Верно. Вряд ли они так дрожат перед инспектрисой, как мы.
Меня задело напоминание, что мы дрожим, но, учитывая, как я таился в последнее время, спорить было трудно.
Я понял, что пришёл в себя. Пережил утрату Ороло. Забыл свои горе и гнев. А сейчас, упомянув инспектрису, Лио мне всё напомнил.
Так или иначе, воцарилась долгая пауза, пока Лио переваривал услышанное. Мы даже немного продвинулись в работе. В смысле, над сорняками.
— Ладно, — сказал он наконец. — И что потом?
— Семидесятый день, пасмурно. Семьдесят первый, снег. Семьдесят второй, снег. Ничего не видно, потому что линзу запорошило. Семьдесят третий день — ясно. Почти весь снег растаял до того, как пришёл Самманн. Он протирает оптику и перекусывает. На нём защитные очки.
— Типа солнечных?
— Больше и темнее.
— Как у горнолыжников?
— Сперва я так и подумал. Мне пришлось посмотреть семьдесят третий день трижды, прежде чем я сообразил.
— Что тут соображать? — спросил Лио. — Яркое солнце, снег, он в чёрных очках.
— Очень чёрных, — сказал я. — Не просто для отдыха на природе. Я видел такие, Лио. Во время аперта, когда смотрел на Самманна и Корд в цехе. Они их надели, чтобы защитить глаза от электрической дуги. Она была яркая, как солнце.
— Нос чего Самманну надевать такие очки, чтобы протирать объективы?