— Тоже мне открытие, — заметил Джезри. — Выйди ночью, встань лицом к северу и невооружённым глазом увидишь, как они пролетают над полюсом.
Я старательно пережевал то, что было у меня во рту, сдерживая порыв двинуть Джезри по физиономии. Но в теорике всегда так. Не только лориты говорят: «Результат не нов».
Не только лориты говорят: «Результат не нов». Кто-то всё время заново изобретает колесо. Ничего стыдного в этом нет. Если бы все из жалости к изобретателю ахали и восклицали: «Надо же, колесо, никто прежде до такого не додумался!» — ничего бы хорошего не вышло. И всё равно обидно, когда слышишь, что работал зазря.
— Я и не говорю, будто получил новый результат, — терпеливо ответил я. — Просто рассказываю, что получилось за первые часа два. И, кажется, мне удалось сформулировать вопрос.
— Какой?
— Фраа Ороло наверняка знал, что есть несколько спутников на полярных орбитах. Для космографа они ничем не примечательнее воздухолётов.
— Помеха для наблюдений, — кивнул Джезри.
— Так ради чего Ороло рисковал анафемом? Что он хотел увидеть?
— Не просто рисковал… Он…
Я отмахнулся.
— Ты знаешь, о чём я. Сейчас не время кефедоклить.
Джезри бесстрастно смотрел в пространство за моим левым плечом. Почти любой другой на его месте смутился бы или обиделся, но только не Джезри. Как я завидовал его спокойствию!
— Мы знаем, что Ороло понадобился спилекаптор, — сказал Джезри. — Невооружённым глазом он этого не видел.
— Ему приходилось смотреть иначе. Он не мог получить изображение с большой выдержкой, — напомнил я.
— После закрытия звездокруга максимум, что он мог — стоять в винограднике, смотреть в спилекаптор на Полярную звезду и ждать, когда рядом с ней что-нибудь пролетит.
— И на несколько мгновений промелькнёт в видоискателе. — Теперь мы оба заканчивали друг за другом фразы. — И чего ради? Что он таким образом узнавал?
— Время. — Джезри упёрся взглядом в стол, как будто там показывали спиль про Ороло. — Он отмечает время. Через девяносто минут видит, что та же птичка снова пролетела над полюсом.
(Птичками называл спутники Лио — этого армейского жаргона он набрался из книжек, — и теперь мы все пользовались его словцом.)
— Увлекательнейшее занятие — всё равно что за часовой стрелкой наблюдать!
— Не забывай, что птичка не одна, — напомнил Джезри.
— Забудешь тут! Я полдня на них пялился!
Но Джезри начал развивать мысль и ему было не до моих жалоб:
— Вряд ли все они летают на одной высоте. У тех, чья орбита выше, период обращения больше. Не девяносто минут, а девяносто одна или девяносто три. Засекая время, фраа Ороло мог после достаточно длительных наблюдений составить своего рода…
— Перепись, — сказал я. — Каталог всех птичек.
— И тогда, в случае какой-то аномалии, он мог сразу её отметить. Но до того, как составлена такая, как ты говоришь, перепись…
— Он работал в полном мраке, в прямом и переносном смысле, — сказал я. — Он видел птичку над полюсом, но не знал, что это за птичка и есть ли в ней что-нибудь необычное.
— Значит, мы должны повторить его путь, — сказал Джезри. — Твоя первая задача — составить перепись.
— Мне это куда проще, чем Ороло, — сказал я. — На табуле видно, что некоторые сектора шире. Это следы спутников на более высоких орбитах.
— Когда ты как следует присмотришься к картинкам, ты научишься вычленять аномалии по внешнему виду, — заметил Джезри.
Легко ему было говорить — делать-то предстояло мне!
В последние минуты разговора Джезри явно заскучал. Он скользил взглядом по трапезной, словно надеялся отыскать там что-нибудь поинтереснее фраа Эразмаса. Теперь он вновь перенёс внимание на меня и объявил:
— Новая тема.
— Разрешаю. Назови тему, — отвечал я.
Если Джезри и понял, что я над ним прикалываюсь, то не подал виду.
— Фраа Пафлагон.
— Столетник, которого призвали.
— Да.
— Наставник Ороло.
— Да. Весы говорят, что его призвание и неприятности, в которые угодил Ороло, связаны.
— Звучит разумно, — признал я. — Я вроде как принимал это за допущение.
— Обычно мы не можем узнать, чем занимается центенарий, — по крайней мере до следующего столетнего аперта. Однако перед тем, как уйти в верхний лабиринт, двадцать два года назад, Пафлагон написал труд, который попал в мир во время десятилетнего аперта 3670 года. Десять лет спустя и потом еще раз, несколько месяцев назад, наша библиотека получила обычные деценальные поступления. Я прочесал их в поисках ссылок на работу Пафлагона.
— Какой-то уж очень окольный путь, — заметил я. — При том, что все труды Пафлагона у нас тут, под рукой.
— Да. Но я искал другое, — сказал Джезри. — Меня больше интересует, кто обратил внимание на Пафлагона. Кто прочёл его труды, написанные до 3670-го, и заинтересовался им как мыслителем. Потому что…
— Потому что кто-то в секулярном мире, — подхватил я, — очевидно, сказал: «Пафлагон-то нам и нужен! Давайте-ка его сюда!»
— Вот именно.
— И что ты нарыл?
— Сейчас объясню, — сказал Джезри. — Получается, что у Пафлагона было в каком-то смысле два основных дела.
— Как работа и самоделье?
— Можно сказать, что его самодельем была философия. Метатеорика. Проциане, вероятно, сочли бы это своего рода религией. С одной стороны, он — серьёзный космограф, занимается примерно тем же, чем Ороло. А в свободное время обдумывает и записывает глубокие идеи. И снаружи это заметили.