— И у нас.
— И у нас. А вот в случае Эстемарда это не сработало. Возможно, он чувствовал, что одинокая жизнь на холме лучше удовлетворит его нужду в стабильности.
— Или просто не нуждался в ней так, как другие, — предположил я.
Часы пробили один раз.
— Ты пропустишь увлекательнейшее выступление сууры Фретты, — сказал Ороло.
— Мне кажется, ты нарочно сменил тему, — заметил я.
Ороло пожал плечами, словно говоря: «Темы меняются. Привыкай».
— Ладно, — сказал я. — Я пойду на её выступление. Но если ты всё-таки решишь уйти, пожалуйста, не уходи, не предупредив меня, хорошо?
— Обещаю, если такое случится, сообщить тебе столько предварительной информации, сколько будет в моих силах, — произнёс Ороло тоном, каким разговаривают с нервнобольными.
— Спасибо, — ответил я.
Затем я пошёл в калькорий светителя Грода и сел внутри большого свободного пространства, которое, как всегда, образовалось вокруг Барба.
Формально мы должны были называть его «фраа Тавенер», ибо это имя он получил, приняв обеты. Но некоторые люди дольше вживаются в свои иначеские имена. Арсибальт был Арсибальтом с первого дня; никто и не помнил, как его звали в экстрамуросе. Однако я чувствовал, что к Барбу ещё долго будут обращаться «Барб».
Тавенер или Барб, в любом случае мальчик стал для меня спасением. Он многого не знал, но не стеснялся спрашивать, спрашивать и спрашивать, пока полностью не разберётся. Я решил сделать его своим фидом. Кто-то мог подумать, что я жалею Барба или даже готовлюсь отпасть и выбрал заботу о Барбе в качестве самоделья. Ну и пусть думают! На самом деле мои мотивы были скорее эгоистичными. За шесть недель, просто сидя с Барбом, я выучил больше теорики, чем за шесть месяцев перед апертом. Теперь я видел, что в желании поскорей освоить теорику часто выискивал короткие пути, которые, как и на местности, в итоге оказывались длинными. Стараясь не отстать от Джезри, я прочитывал уравнение так, что тогда оно казалось проще, а потом обнаруживал, что затруднил — и даже сделал невозможным — дальнейшее продвижение. Барб не боялся, что другие его опередят — он не мог прочесть презрения на чужих лицах. Не было у него и тяги к далёкой цели. Он был замкнут в себе и не видел дальше своего носа. Он хотел понять задачку или уравнение, написанные на доске, сейчас, сегодня, вне зависимости от того, есть ли у других время с ним заниматься. И готов был стоять над душой, задавая вопросы, весь ужин и после отбоя.
Кстати, если подумать, Ала с Тулией открыли этот метод учёбы давным-давно. «Двуспинное существо» — окрестил их Джезри, потому что они вечно стояли перед калькорием, обсуждая — бесконечно — только что услышанное. Их не устраивало, что поняла одна или что обе поняли по-разному. Им надо было понять одинаково. От того, что они постоянно что-то друг дружке объясняли, у всех начинала болеть голова. В детстве мы, завидев двуспинное существо, затыкали уши и бежали куда подальше. Но для них метод работал.
Готовность Барба идти трудным путём делала его движение к далёкой цели (которую он сам не видел и не ставил) более быстрым и надёжным. И теперь я двигался вместе с ним.
В качестве возможного самоделья я обучал новый подрост пению. В экстрамуросе все слушают музыку, но мало кто умеет петь. Новых фидов надо было учить всему. Это страшно выматывало нервы. Я уже понял, что такое самоделье не для меня.
Мы собирались три раза в неделю в большой нише того, что заменяло нам неф. Как-то, возвращаясь после очередной спевки, я столкнулся с фраа Лио, шедшим в дефендорат.
— Пошли со мной, — предложил он. — Я тебе кое-что покажу.
— Новый болевой приём?
— Да нет, совсем не то.
— Ты же знаешь, мне не положено смотреть с высоких уровней.
— Я ещё не выучился на иерарха, так что и мне не положено, — сказал он. — Я хочу показать тебе совсем другое.
Мы двинулись по лестнице. В какой-то момент я испугался, что Лио затевает набег на звездокруг, потом вспомнил слова Ороло о лишних волнениях и выбросил тревогу из головы.
— За стену тебе смотреть нельзя, — напомнил Лио, когда мы приближались к вершине юго-западной башни, — но никто не запрещает тебе помнить, что ты видел во время аперта. Ведь так?
— Наверное, да.
— Ты что-нибудь заметил?
— Чего-чего?
— Ты заметил что-нибудь в экстрамуросе?
— Ничего себе вопрос! Я кучу всего заметил!
Лио обернулся и одарил меня сияющей улыбкой, давая понять, что это был приём. Юмор как разновидность искводо.
— Ладно, — сказал я.
Юмор как разновидность искводо.
— Ладно, — сказал я. — Что я должен был заметить?
— По-твоему город стал больше или меньше?
— Меньше. Без вопросов.
— Почему ты так уверен? Данные переписи смотрел? — Снова улыбка.
— Конечно, нет. Я не знаю, просто у меня было такое чувство. От того, каким оно всё выглядело.
— И каким же?
— Ну… заросшим.
Лио повернулся и выставил указательный палец, как статуя Фелена, произносящего речь на периклинии.
— Держи эту мысль в голове, — сказал он, — пока мы пересекаем вражескую территорию.
Мы молча взглянули на опущенную и запертую решётку, затем прошли по мостику во двор инспектората и двинулись к лестнице наверх. Только когда мы достигли безопасного места — статуи Амнектруса, — Лио продолжил: