— Можно вставить в мозг датчики и сделать замеры, — сказал я.
— Верно, — сказал Крискан. — И главная посылка протесизма состоит в том, что если бы потока информации из Гилеина теорического мира не было, датчики показали бы другой результат.
— Да, наверное, так, — признал Лио, — но в таком изложении получается не очень определённо.
— Пока не важно, — ответил Крискан. Мы поднимались по крутому участку дороги, солнце палило, и он старался говорить кратко, чтобы не тратить силы: — Давайте вернёмся к схеме с двумя квадратами. Пафлагон — последователь традиции, восходящей к некой сууре Утентине, которая жила в конценте светительницы Барито в четырнадцатом веке от Реконструкции и спросила: «Почему два?» По легенде всё началось с того, что Утентина вошла в калькорий и случайно увидела обычную схему с двумя квадратами, начерченную на доске неким фраа Эразмасом.
Лио повернулся и поглядел на меня.
— Да, — сказал я. — Меня назвали в его честь.
Крискан продолжил:
— Утентина сказала Эразмасу: «Я вижу, ты объясняешь своим фидам орграфы. Когда ты перейдёшь к более интересным и сложным?» На это Эразмас ответил: «Прости, но это не орграф, а нечто совершенно иное». Суура Утентина обиделась: она была теор и всю жизнь посвятила именно этим вопросам. «Уж мне ли не узнать орграф», — сказала она. Эразмас сперва рассердился, потом решил, что снизарение его сууры стоит развить. Так Утентина и Эразмас создали сложный протесизм.
— В противоположность простому? — спросил я.
— Да, — ответил Крискан. — В простом протесизме два квадрата. В сложном квадратов и стрелок может быть сколько угодно, лишь бы стрелки не составляли замкнутый контур.
Мы шли по теневой стороне холма, и дорогу здесь покрывала намытая сезонными дождями тонкая грязь: идеальное место для рисования схем. Пока мы отдыхали и пили воду, Крискан прочёл нам кальк[3] про сложный протесизм. Суть сводилась к тому, что наш космос — не единственная причинно-следственная область, куда попадает информация из единственного и неповторимого Гилеина теорического мира, а скорее узел в целой сети космосов, по которой движется информация — всегда в одну сторону, как масло в лампе по фитилю. Другие космосы (возможно, очень похожие на наш) расположены выше по течению и питают нас информаций, а мы, в свою очередь, питаем космосы, лежащие ниже по течению. Всё это было довольно нетрадиционно, но по крайней мере я понял, из-за чего призвали Пафлагона.
— Теперь у меня вопрос к вам, десятилетникам, — сказал Крискан, когда мы снова двинулись в путь. — Каким был Эстемард?
— Он ушёл до того, как нас собрали. Нам ничего о нём не известно.
— Ладно, — сказал Крискан. — Скоро мы все с ним познакомимся.
Мы прошли ещё несколько шагов, потом Лио, с опаской глянув на вершину холма, теперь уже недалёкую, сказал:
— Я кое-что посмотрел по Эстемарду. Наверное, стоит это рассказать, пока мы не ворвались в его дом.
— Молодец. Так что ты узнал? — спросил я.
— Судя по всему, это был тот случай, когда человек уходит сам, не дожидаясь, чтобы его не отбросили.
— Вот как? И что он натворил?
— Его самодельем были плитки, — сказал Лио. — Пол в Новой прачечной — работа Эстемарда.
— Геометрическая мозаика, — вспомнил я.
— Да. Но, видимо, он под прикрытием самоделья занимался древней геометрической задачей — теглоном. Теглон известен со времён Орифенского храма. Это задача о замощении.
— Я правильно помню, что из-за неё куча народа сошла с ума? — спросил я.
— Когда на Метекоранеса катилось раскалённое облако, он стоял на десятиугольнике перед Орифенским храмом и размышлял о теглоне, — напомнил Крискан.
Я сказал:
— Об этой задаче думал на берегу моря Рабемекес, перед тем как базский воин пронзил его копьём.
Лио сказал:
— Суура Шарла из ордена Дщерей Гилеи считала, что нашла ответ. Он был начерчен на дороге к Верхнему Колбону, и войско короля Роды на пути к месту своей гибели затоптало чертёж. Суура Шарла сошла с ума. Из попыток разрешить теглон родились целые подразделы теорики. И всегда есть — всегда были — люди, которые уделяли теглону чрезмерное внимание. Одержимость переходила от поколения к поколению.
— Ты о Преемстве, — сказал Крискан.
— Да, — отвечал Лио и снова нервно глянул наверх.
— О каком вы преемстве? — спросил я.
— О Преемстве с большой буквы, — ответил Крискан. — Иногда его ещё называют старым.
— О каком вы преемстве? — спросил я.
— О Преемстве с большой буквы, — ответил Крискан. — Иногда его ещё называют старым.
— Никак не вспомню, — сказал я. — Подскажите, это в каких концентах?
Крискан помотал головой.
— Ты думаешь, что Преемство — нечто вроде ордена. Однако оно возникло до Реконструкции и даже до светительницы Картазии. Считается, что его основали в Период странствий теоры, работавшие вместе с Метекоранесом.
— Но в отличие от него не похороненные под трёхсотфутовой толщей вулканического пепла, — добавил Лио.
— Тогда это совсем другое дело, — сказал я. — Если так, оно не относится к матическому миру.
— В том-то и затруднение, — ответил Лио. — Преемство на столетия древнее самой идеи матиков, фраа и суур. Соответственно и правила его иные — не те, которые мы привыкли связывать с нашими орденами.