Я рассмеялся.
— Недавно Арсибальт рассказывал о них эксу, который спросил, почему мы не верим в Бога.
— Ах, но муха, летучая мышь и червяк говорят совсем другое, — сказал Ороло. — Они говорят, что чистая мысль не позволяет нам делать те или иные умозаключения о том, что вне пространства и времени — например, о Боге.
— Верно.
— Наблюдения булкианцев над собой должны быть верны и для пришельцев. Как бы ни отличался их мозг от нашего, он обязан интегрировать данные, поступающие от органов чувств, в связную модель происходящего — модель, которую можно привязать к пространственно-временным координатам. И отсюда они неизбежно должны были прийти к тем же геометрическим понятиям, что и мы.
— Не только понятиям! У них, судя по всему, есть представления об истине и доказательстве.
Ороло пожал плечами.
— Вполне разумное допущение.
— Не просто допущение! — возразил я. — Они украсили свой корабль теоремой Адрахонеса!
Для него это оказалось новостью.
— Правда? Вот нахалы!
— Ты разве не видел?
— Напомню, что меня отбросили раньше, чем я получил свои последние снимки.
— Конечно. Но я думал, ты ещё до того успел сделать другие — и много!
— Пятна и полосы! — фыркнул Ороло. — Я только учился снимать эту штуковину.
— Так ты не видел геометрического чертежа… и букв… и четырёх планет…
— Не видел, — признал он.
— Тогда тебе ещё столько всего предстоит узнать, если ты хочешь говорить о Геометрах! Кучу новых данных!
— Я вижу, как ты взволнован новыми данными, Эразмас, и желаю тебе всяческих успехов в их изучении, но, боюсь, меня бы они только отвлекли от главного направления исследований.
— Главного направления… не понимаю.
— Эвенедриковой датономии, — сказал Ороло таким тоном, будто другого ответа и быть не может.
— Датономия — исследование данных? — перевёл я.
— Данных в смысле базовых мыслей и впечатлений, с которыми работает наш мозг. Эвенедрик занимался ею в последние годы жизни, когда оказался отлучён от своего ускорителя. Непосредственным предтечей Эвенедрика был, разумеется, Халикаарн. Он считал, что булкианский взгляд нужно привести в согласие со всем, открытым после Барито касательно теорики и её удивительной применимости к материальному миру.
— И что же у него получилось?
Ороло скривил лицо.
— Почти все записи Халикаарна погибли, но мы думаем, он был слишком занят войной с Процем и зашитой от Процевых шавок. Основная работа досталась Эвенедрику.
— И она важна для Преемства?
Ороло взглянул на меня как-то странно.
— Не то чтобы очень. То есть в принципе важна. Но как область теорики крайне бесперспективна. Пока на орбите твоей планеты не появляются огромные корабли пришельцев.
— И теперь ты считаешь её перспективной?
— Давай говорить без обиняков, — сказал Ороло. — Ты боишься, что я созерцаю свой пуп. Что на Блаевом холме я занимался этой линией расследования не потому, что она и впрямь того стоит, а просто из-за отсутствия надёжных данных о Геометрах. И что теперь, когда мы знаем, что они подобны нам умственно и физически, её надо отбросить.
— Да, я так считаю.
— А я вот не согласен, — сказал Ороло. — Но мы уже не па и фид, а фраа и фраа. Дружеское несогласие между фраа — в порядке вещей.
— Спасибо, но пока у нас разговор па и фида.
— Главным образом потому, что я начал думать об этом раньше тебя.
Я оставил его вежливую фразу без внимания.
— Разреши всё-таки на минуту оторвать тебя от Эвенедриковой датономии.
Нам надо поговорить о мирских делах.
— Конечно, конечно, — сказал Ороло.
— Нас — несколько человек из Эдхара — призвали на конвокс в Тредегар, — начал я, поскольку Ороло до сих пор не спросил, как и зачем я оказался в Орифене. — В том числе фраа Джада, тысячелетника. Он вместе со мной, Лио и Арсибальтом отправился на Блаев холм…
— И увидел листы в моей келье.
— Он быстро — подозрительно быстро — сообразил, что ты ушёл на Экбу и у тебя есть мысли касательно Геометров, которые ему хотелось бы знать.
— Ничего подозрительного, — ответил Ороло. — Всё это тесно взаимосвязано. Фраа Джаду достаточно было войти в мою келью, чтобы понять.
— Как? Вы общаетесь? В нарушение канона?
— Кто «мы»? У тебя в голове какие-то дикие представления о Преемстве, верно?
— Да ты посмотри вокруг! — не выдержал я. — Что происходит?
— Если бы я интересовался метеорологией, — сказал Ороло, — я бы много наблюдал за погодой. У меня появилось бы много общего с другими наблюдателями погоды, которых я никогда не видел. У нас были бы сходные мысли, поскольку мы видим одни и те же явления. Это объясняет девять десятых того, что ты считаешь тайными кознями Преемства.
— Только ты думаешь не о погоде, а об эвенедриковой датономии?
— Примерно так.
— Но в келье не было ничего, связанного с Эвенедриком и датономией. Только карта Экбы и схема Преемства.
— То, что ты назвал схемой Преемства, на самом деле нечто вроде родословного древа людей, думавших про Гилеин теорический мир. Оказывается, если проследить основные его ветви и обрезать те, на которых разместились доктринёры, фанаты, богопоклонники и люди, сами загнавшие себя в тупик, то останется нечто, совсем не похожее на дерево. Останется столб. Он начинается с Кноуса, проходит через Метекоранеса, Протеса и ещё нескольких теоров, и где-то на середине мы встречаем Эвенедрика.