Джезри с подозрительной сосредоточенностью пинал камешек и смотрел, как тот прыгает по тротуару.
— Я вот всё рассматриваю околенцев на витражах.
— Кого-кого?
— Ну, сам знаешь. Есть витражи в честь светителей. Самих светителей всегда изображают большими. Почти на всё окно. Но если приглядеться, можно увидеть крошечные фигурки в стлах и хордах…
— Которые жмутся на уровне их коленей.
— Ага. И смотрят на светителя с обожанием. Помощники. Фиды. Второй сорт. Те, кто доказал лемму или на каком-то этапе прочёл черновик. Никто не помнит их имён, кроме разве что ворчливого старого фраа, который протирает витраж.
— Ты не хочешь быть околенцем.
— Верно. Как так выходит? Почему у одних получается, у других — нет?
— То есть ты хочешь персональный витраж?
— Это бы значило, что со мной случилось что-то интересное, — ответил Джезри, — что-то интереснее, чем сейчас.
— А если выбирать между этим и высоким уровнем хорошина в крови?
Мы подождали, пока большой составной грузотон задом выедет с нашего пути. Джезри все это время молча думал.
— Наконец-то ты задал интересный вопрос, — сказал он.
После чего стал вполне приятным собеседником.
Через полчаса я объявил, что мы заблудились. Джезри воспринял новость с воодушевлением, будто потеряться лучше, чем найтись.
Мимо прокатило транспортное средство, похожее на коробку.
— Уже третий автобус с детьми, — заметил Джезри. — В твоём районе есть сувина?
— В таких районах нет сувин, — напомнил ему я. — Тут стабили.
— Ах да. Это от старого флукского… э-э… культурные…
— Стабилизационные центры. Но так лучше не говорить, потому что их никто так не называет уже три тысячи лет.
— Понял. Стабили так стабили.
Мы повернули следом за автобусом. Что-то между нами как будто хрустнуло и надломилось. В матике не имело значения, что Джезри по рождению бюргер, а я — пен. Однако стоило нам выйти из десятилетних ворот, этот факт вспух пузырём болотного газа в тёмной воде. Пока мы шли по городу, пузырь рос и минуту назад взорвался пламенем и вонью.
Мой старый стабиль показался мне неряшливым макетом в половину прежней величины. Некоторые классы были заколочены досками — а в моё время там было некуда ступить. Значит, численность населения действительно снижается. Возможно, к тому времени, как я стану прафраа, здесь вырастет молодой лесок.
От здания отъехал пустой автобус. Прежде чем ему на смену подкатил следующий, я успел заметить, как тол па детей, шатаясь под весом огромных рюкзаков, входит в каньон ядовито-яркого света: крытый проход с орущими автоматами для продажи сластей и напитков. Оттуда они понесут свой завтрак в классы, которые мы с Джезри видели через окна: в некоторых все дети смотрели одну и ту же программу на большом экране, в других у каждого была своя панель. В дальнем конце бухала низкочастотными ритмами спортивной программы глухая стена физкультурного зала. Ритм я узнал. Он ничуть не изменился с моих времён.
Мы с Джезри не видели движущихся картин десять лет и несколько минут стояли, как загипнотизированные. Но теперь я сориентировался и, как только сумел растолкать Джезри, повёл его по улицам, где ходил в детстве. Здешние люди любили модернизировать свои дома не меньше, чем кузовили: даже если я узнавал какую-нибудь постройку, над старой крышей оказывалась новая, на подпорках, или к модулям, которые мне иногда снились, были прилеплены новые. Зато теперь квартал был вдвое меньше, чем я его помнил.
Мы нашли место, где я жил до того, как меня собрали: два жилых модуля, соединённые в форме буквы L, и ещё одна L из металлической сетки образовывали клуатр вокруг заросшего бурьяном участка, где стоял сломанный моб и два сломанных кузовиля: самый старый ещё я помогал ставить на кирпичи. На воротах красовались четыре разновозрастные таблички с обещанием убить любого, кто войдёт. Мне подумалось, что одна такая табличка выглядели бы более устрашающе. Из забитого водостока росло деревце высотою в мой локоть. Видимо, семечко занёс ветер. Или птица. Интересно, подумал я, сколько лет ему понадобится, чтобы вырасти и разорвать водосток. В доме по спилю шла громкая движущаяся картина, поэтому нам пришлось долго кричать и трясти ворота, пока на пороге не появилась молодая женщина. Я прикинул, что ей лет двадцать. Если так, в моём детстве она была из «больших девочек». Я попытался вспомнить, как их звали.
— Лийя?
— Она переехала вместе с теми , — объяснила женщина таким тоном, словно люди в капюшонах каждый день приходят к ней и спрашивают давно забытых родственников. Она оглянулась через плечо на экран, где показывали огненный взрыв. Когда звук взрыва утих, до нас донёсся требовательный мужской голос. Женщина объяснила, что делает. Мужчина не совсем понял, и тогда она повторила то же самое, но громче.
— Я предполагаю, что за время твоего отсутствия в твоей семье произошёл какого-то рода фракционный раскол, — сказал Джезри.
Мне захотелось его стукнуть, но, всмотревшись в лицо, я понял, что он вовсе не пытается острить.
Женщина повернулась к нам. Я смотрел на неё через просвет между табличками, угрожающими мне убийством, и не был уверен, что она видит моё лицо.
— Меня раньше звали Вит, — сказал я.