— Я рад, что теперь ты понимаешь это так же, как и я, — сказал Ороло. — У меня только одна мелкая придирка.
— Начинается, — проговорил я.
— Иначеские традиции живучи, — сказал Ороло. — И одна из старейших традиций — учить фидов квантовой теорике так, как открывали её теоры во времена Предвестий. Тебя, Эразмас, учили так же. Даже не будь мы знакомы раньше, я бы понял это по твоему словарю: «представляет собой суперпозицию квантовых состояний», «наблюдение ведёт к коллапсу волновой функции» и так далее.
— Да. Я вижу, к чему ты клонишь. Целые ордена теоров, существующие не одну тысячу лет, используют совершенно другие модели и терминологию.
— Да, — сказал Ороло. — Угадай, какая модель, какая терминология мне ближе?
— Наверное, чем поликосмичнее, тем лучше.
— Конечно! Поэтому всякий раз, как ты принимаешься обсуждать квантовые явления в старой терминологии…
— В версии для фидов?
— Да. Я вынужден мысленно переводить твои слова на язык поликосмизма. Например, в случае частицы с правым или левым спином…
— Ты сказал бы, что в момент наблюдения — когда спин повлиял на остальной космос — происходит бифуркация, и космос разветвляется на два отдельных, причинно независимых космоса, которые дальше живут сами по себе.
— Ты почти понял. Однако лучше сказать, что до наблюдения оба космоса существуют и между ними есть слабая интерференция. А после наблюдения начинают жить сами по себе.
— А теперь, — сказал я, — мы можем поговорить о том, какой это по мнению большинства бред.
Ороло пожал плечами.
— И тем не менее очень многие теоры рано или поздно приходят к этому представлению, потому что другие в конечном счете оказываются ещё бредовее.
— Ладно. Кажется, я знаю, что дальше. Ты хочешь, чтобы я переформулировал твою теорию мозга в терминах поликосмической интерпретации квантовой теорики.
— Если тебя не затруднит, — сказал Ороло с лёгким поклоном.
— Ладно. Предполагается, что в мозг загружена довольно точная модель космоса, в котором он находится.
— По крайней мере части этого космоса. Ему не нужна, например, хорошая модель далёких галактик.
— Хорошо. И в терминах старой интерпретации, которой учат фидов, состояние модели представляет собой суперпозицию многих возможных настоящих и будущих состояний нашего космоса — или хотя бы его модели.
Ороло поднял палец.
— Не нашего космоса, а…
— Гипотетических альтернативных космосов, слегка отличающихся от нашего.
— Отлично. И как же работает генерализованная модель космосов, которую каждый из нас носит в голове?
— Понятия не имею! Я ничего не знаю про нервные клетки. Что они там делают, чтобы создать модель, и что меняют, чтобы представить гипотетические сценарии.
— Справедливо. — Ороло поднял обе руки, чтобы остановить мою возмущённую речь. — Давай выведем нервные клетки из рассмотрения. В модели важно что?
— То, что она существует во многих состояниях одновременно и время от времени её волновая функция коллапсирует, давая полезный результат.
— Да. И как это выглядит в поликосмической интерпретации квантовой теорики?
— Суперпозиции больше нет. Волновая функция не коллапсирует. Просто в реальных параллельных космосах существует много разных копий меня — или моего мозга. Модель космоса в каждом из параллельных мозгов находится в одном определённом состоянии. И они взаимодействуют друг с другом.
Он дал мне минутку, чтобы это переварить. И до меня дошло. Как то, о чём мы говорили раньше, — хлоп, и всё оказалось у меня в голове.
— Даже и модель больше не нужна, верно?
Ороло только кивнул, улыбнулся и сделал движение рукой, приглашая меня продолжать.
Я продолжил — осознавая по мере того, как говорю:
— Так всё гораздо проще! Моему мозгу больше не надо нести в себе страшно подробную, точную, гибкую модель космоса, поддерживающую квантовые суперпозиции! Достаточно воспринимать свой космос как он есть!
— Вариации — мириады возможных альтернативных сценариев — переносятся из мозга, — Ороло постучал себя костяшками пальцев по голове, — в поликосм, где они так и так существуют! — Он раскрыл руку и поднял её к небу, словно выпуская птицу. — Их надо только воспринять!
— Но варианты меня не изолированы друг от друга, — сказал я, — иначе бы это не работало.
Ороло кивнул.
— Разные версии твоего мозга связывает квантовая интерференция — перекрёстные наводки между сходными квантовыми состояниями.
— Ты говоришь, что моё сознание распространяется на другие космосы, — сказал я. — Смелое заявление!
— Я говорю, что всё распространяется на другие космосы. Так следует из поликосмической интерпретации. Единственное отличие мозга — в том, что он научился этим пользоваться.
За четверть часа, пока мы в лиловых сумерках шли с горы, ни он, ни я не произнесли ни слова. У меня было чувство, будто небо, темнея, раздувается, как пузырь, уносится от Арба со скоростью миллион световых лет в час, и когда оно просвистело мимо звёзд, они стали видимыми.
Одна звезда двигалась. Сперва так неприметно, что я должен был остановиться, выбрать устойчивое положение и поглядеть снова. Нет, мне не почудилось. Древняя звериная часть мозга, настроенная на малейшие подозрительные движения, выхватила одну звезду из миллионов.
Нет, мне не почудилось. Древняя звериная часть мозга, настроенная на малейшие подозрительные движения, выхватила одну звезду из миллионов. Она была на западном краю неба, ближе к горизонту, поэтому поначалу едва различалась на фоне закатных отблесков, но медленно и упорно ползла в черноту. При этом её цвет и размер менялись. Белая светящаяся точка, такая же, как остальные звёзды, сперва покраснела, затем выросла в оранжевое пятнышко, вспыхнула жёлтым и выбросила кометный хвост. До сих пор зрение выкидывало со мной разные шутки, и я неверно оценивал её высоту, размеры и скорость. Однако хвост всё поставил на место. Штуковина летела не высоко в безвоздушном пространстве, а в атмосфере, отдавая энергию разреженному воздуху. Ближе к зениту её подъём замедлился, и стало понятно, что она потеряет горизонтальную скорость раньше, чем промчится у нас над головой. Направление оставалось постоянным — прямо на нас. Чем ярче и больше становился метеор, тем сильнее казалось, будто он неподвижно висит в воздухе, словно мяч, когда тот падает точно на тебя. В течение минуты это было маленькое солнце, застывшее в небе, потом оно съёжилось и поблекло до едва различимого тёмно-красного.
Я обнаружил, что до предела запрокинул голову и смотрю прямо вверх.