— Слушай, что это вы тут… — начал было Офицер. — Эй, что вы себе…
Не договорил: чья-то рука, дурно пахнущая, закрыла рот. Сзади подкрались, схватили за локти, вывернули руки за спину. Один подошел спереди, протянул руку, схватил за горло:
— Дай ему сказать… Ты, грязный свир! Где женщины?
— Ты что? Какие…
— Такие! Скажешь?
— Да я ничего…
Ему снова закрыли рот. Запихнули что-то. Солдатскую рукавицу, понял он по фактуре ткани.
Саги повалили на землю. Он извивался. Ударили по голове. Стянули удобные горские башмаки, офицерские штаны.
— Ты их тоже, да? Сладкие горские бабы, да?
Он только мычал, с трудом догадываясь, в чем дело.
— Слушай. Если сейчас не скажешь — сначала отрежем тебе то, чем ты с женщинами воевал; им отнесем на память. Дай ему сказать, брат.
— Да не видали мы ваших баб!
— Врешь, нечистый пес. Где они? Куда спрятали?
— Да не спрятали они их, брат, — подал голос другой улкас. — Они их с кручи сбросили: вот, я на самом краю туфлю нашел!
Туфля на самом деле была той самой, что подобрали раньше.
Но уж очень хотелось сделать со свиром — единственным, оставшимся в живых — то, что и полагалось сделать в таких случаях: заставить его долго-долго просить, умолять о смерти.
— А ты говоришь — не видали?!
— Брат, не надо разговаривать с ним, осквернять свой слух его ложью.
Слушай, позволь мне! Прошу тебя, позволь!..
Старшина, однако, не позволил. Не потому, что не хотел. Просто не смог.
Высоко над головами вспыхнул яркий ком света. И в тот же миг узкий веер крохотных, крутящихся в полете звездочек, вылетев из-за отдаленного камня, рассек грудь старшины слева направо как бы единым взмахом кинжала, и глава патруля, хрипя и извергая кровь из пересеченных сосудов, рухнул наземь, не успев издать ни звука. С другой стороны последовала еще одна очередь, и второй патрульный упал, не успев выстрелить ни разу, — да и не понять было в мгновение, куда же целиться. «Орро!» — раздалось сразу с трех сторон — боевой клич свиров.
Патрульные улкасы были людьми бывалыми; не дожидаясь команды, они сами выполнили все, что следовало в такой обстановке: упали, кто где стоял, и быстро расползлись, каждый — к ближайшему укрытию. Тут и без долгих размышлений понятно было, что произошло: отряд отдыхал не группой, каждый свир расположился на ночлег отдельно, и когда улкасы, ориентируясь на слабый огонь костра, пробирались к нему, по пути убив часовых и еще нескольких солдат — тех спавших, на кого наткнулись, — большей части отряд-ников удалось уцелеть: патрульные стремились прежде всего захватить командиров, обезглавив сопротивление. Но второй офицер, как известно, успел уйти; когда одному из застигнутых врасплох удалось все же выстрелить единственный раз, рог-воин немедленно поднял всех — не громкой командой, но условным сигналом по телефону, имевшемуся в отряде у каждого человека. Не увлекись так улкасы предстоящей казнью, они не позволили бы застать себя врасплох, но уж очень привлекательным было готовящееся дело, и вот теперь приходилось на скорую руку организовывать оборону.
Однако дело для них вовсе не было проиграно: они как-никак находились дома — если не у себя, то, во всяком случае, у единоплеменников. И в отличие от свиров им было кого позвать на помощь. Так они и поступили, а точнее — так поступил второй по главенству в патруле. И хотя телефонов у них не было — не успели обзавестись, — сигнальные ракеты разных цветов имелись в изобилии. Так что улкас, принявший на себя командование, предоставив другим вести ответный огонь, сам прежде всего трижды зарядил ракетницу, и три красных огня взвились высоко, ярко вспыхнули там и медленно упали, словно капли крови сползли по черному пологу ночи. Лишь после этого он и сам повел огонь, одновременно соображая, какой путь для отхода избрать — наиболее неожиданный для противника.
Однако когда он уже почти принял решение, три другие ракеты, на этот раз зеленые, вспыхнули в небе — если по лучу зрения, то совсем недалеко, но пешком по склонам (прикинул улкас) махах в двух. Близко. Эти могло быть лишь подкреплением, высланным караульным отрядом с перевала Ур-Обор, на который только и могла вывести эта самая тропа, что они патрулировали. Охранители перевала знают эти места как свой дом, значит, окажутся здесь даже быстрее, чем можно подумать. А значит — отходить нет смысла, напротив, надо удержать тут свиров, пока они не попадут под огонь со всех сторон. Перепутать врагов со своими невозможно, так как слишком по-разному звучит оружие у тех и Других: улкасские автоматы — гулко, громко, оружие свиров (на которое улкасы с большим интересом поглядывали еще при первой, мирной встрече с отрядом) скорее негромко свистели, выбрасывая серии звездочек. «Когда будем делить захваченное, — подумал улкас, выпустив короткую очередь в сторону очередного свиста, — надо будет, чтобы большая часть досталась нам, а не охранителям: ведь, если кто-то чужой приближается к перевалу, мы встречаем его первыми — значит, лучшее оружие и должно быть у нас… Ничего, договоримся».
«Когда будем делить захваченное, — подумал улкас, выпустив короткую очередь в сторону очередного свиста, — надо будет, чтобы большая часть досталась нам, а не охранителям: ведь, если кто-то чужой приближается к перевалу, мы встречаем его первыми — значит, лучшее оружие и должно быть у нас… Ничего, договоримся».
Усмехнувшись про себя, он выпустил еще одну очередь. Ответный огонь велся все с тех же мест, свиры почти не перемещались — значит, ответного маневра опасаться не приходилось. Жаль, а то можно было бы завести их в хорошую ловушку и просто-напросто сбросить с кручи — или на худой конец обрушить на них каменную речку, которая превратила бы их в кровавую слякоть. Ладно, они и так уже приговорены…