Сейчас пользоваться ноктоскопами стало легче: и деревья, и почва успели остыть и уже не светились, как часом и даже получасом раньше. Так что светлые мельг кающие между деревьями пятна удалось обнаружить почти сразу.
— Минут через шесть-семь будут здесь, — определил через полминуты Нито.
— Помните: без выстрела, без крика, да сами понимаете.
— Может, все-таки все вместе?
— Делаем, как я сказал!
И Онго, едва успев перевести дыхание, пустился дальше — вверх по склону, к недалекой уже вершине.
Достигнув ее, он опустился на землю и, стараясь дышать бесшумно, вгляделся.
Долго искать глазами агралет не пришлось: его светлый силуэт хорошо выделялся на более темном фоне окружающих кустарников. В машине исправно работала электроника, в кабине находились люди, и температура там, естественно, была выше, чем даже в салоне. Люди различались хотя и не очень четко, но все же каждого из них можно было безошибочно отличить от окружающих предметов. Один из них располагался горизонтально — видимо, в раскрытом для сна кресле; двое, судя по их позам, сидели. А вот четвертый не был виден. Может, устроился на ночь в салоне? Однако сколько Онго ни вглядывался, ничего похожего он увидеть не мог.
Тем не менее он решил продолжать намеченные действия и пополз к машине, до которой оставалось шагов около тридцати. Через каждые пять-шесть шагов он замирал и осматривался; в обстановке ничего не менялось, никто не возникал, не пытался помешать ему. Шагах в двадцати Онго включил динафон, направил микрофон на кабину агралета и прислушался. Да, двое разговаривали, но очень негромко — вероятно, чтобы не разбудить спящего, — и разобрать слова оказалось затруднительно еще и потому, что металлический борт резонировал, искажая звуки.
Необходимо было подобраться ближе, лучше всего — вплотную, чтобы можно было приложить микрофон к самому борту. Это потребовало еще трех минут. Снизу пока не доносилось ни единого подозрительного звука, так что нельзя было понять: встретились ли уже разведчики с улкасами, если нет — то почему, если да — то чем эта встреча закончилась? Так или иначе, действие там явно затягивалось, и это не обещало ничего хорошего.
На всякий случай Онго не ограничился тем, что подполз к самому борту антигравитационной машины, а залез под нее: между днищем агралета и землей оставалось еще пространство, достаточное, чтобы устроиться там, пусть и без особых удобств. Онго для большей уверенности вознес просьбу Творцу — чтобы в то время, как он будет находиться под машиной, пилотам не взбрело в голову взлететь: мало радости оказаться под мощным выбросом диагравионов, а именно минусовой составляющей гравитационного поля, расщепляемого в двигателях. Только после этого он приложил микрофон к днищу, между двумя решетками диаграви-таторов. Прислушался.
Теперь было слышно хорошо, ясно, как если бы сам он третьим участвовал в неспешной ночной беседе. Разговор явно велся не из надобности, а просто от скуки, чтобы скрасить ожидание. Говорили лениво, с паузами, видимо, не раз уже все это было говорено и переговорено, просто других тем не нашлось.
Говорили лениво, с паузами, видимо, не раз уже все это было говорено и переговорено, просто других тем не нашлось. Мало надежды было получить сейчас какую-то нужную информацию, тем не менее Онго слушал внимательно, стараясь не пропустить ни единого слова.
» — …А он говорит: за такой рейс платить должны не вдвое, как при боевых действиях, а в тройном размере. Заплатят, как думаешь?
— Так должны. же. Ты учти: за один перелет границы должны приплачивать крепко, потому что тут не только чужие, тут и свои сбить могут.
Послышался смешок.
— Я уже и понимать перестал, кто сейчас свои, кто — чужие…
— Считай для простоты, что все чужие, — сохранишь здоровье.
— Пожалуй что. Вот этот, например, что над нами зудит — я ведь знаю парня, который им командует: вместе служили лет пять тому в Третьей эскадре, ну, ты знаешь — особая. А потом нас распродали: его — в разведку, меня — сюда вот.
— Ага. А сейчас, попробуй мы взлететь, дружок твой, чего доброго, влепит нам полной мерой — так, что на землю только пепел посыплется.
— Может, и влепит. А еще вернее — будет нас провожать до самой посадки дома. Только на нашу базу нам сесть не дадут, а заставят приземлиться где-нибудь у них. И сразу — ствол к затылку, браслеты на руки, и объясняй, с какой это радости ты летал через границу, кто и с кем вел тут переговоры и какие…
— Нам-то откуда знать? Наше дело: оторвался — приземлился, с курса не сбился — значит, все в порядке.
— Это по-нашему так. Но кто-то ведь должен быть виноватым — мы и окажемся. Самому-то ничего не сделается: начальство всегда выкрутится.
— Значит, и нас вытащит.
— Как знать. Может, вытащит, а может, первым и сдаст. По обстановке.
Лучше всего нам не попадаться. А уж если прижмут — отбиваться до последнего.
— Был бы он на борту — вряд ли стали бы по нам стрелять.
— Увидим. Они ведь не знают, что он слинял. А то этот, в небе, за ним пошел бы. Нет, они думают, что все тут, на месте.
— А куда это он в самом деле? До дома далеко.
— Я слышал краем уха: на материк. Тут поблизости деревня, где эти — улки — захватили флот. Там у них заложники. А флот пойдет за грузом в порт — там возьмет и доставит улкам.