Онго поискал взглядом, куда прислонить автомат: вошло уже в привычку всегда иметь личное оружие не дальше, чем на расстоянии вытянутой руки. Капитан кивнул:
— Вон в пирамидку поставь — рядом… Рядом с моим — так следовало понимать это. Онго так и сделал, хотя в стойке были и другие свободные гнезда.
— Зачем я тебя вызвал — знаешь?
Онго проглотил комок.
Знать он не знал, но чувствовал всем своим существом. Давно уже чувствовал. Долго ждал, так казалось ему сейчас… Он кивнул, но тут же спохватился: дисциплина требовала четкого ответа голосом, а не жестом:
— Так точно.
Голос получился хриплым и по-петушиному высоким. Меро улыбнулся:
— Отставить устав. Садись рядом. Вот сюда.
И командир подвинулся на лавке, стоявшей вдоль стола, освобождая место.
Онго сел. Глубоко вздохнул, совершенно отказываясь от своей воли и желаний. Пусть все будет так, как хочет он, чьи глаза ярко блестят сейчас в полутьме, неотличимо похожие на глаза Сури, первой любви… Но Сури — это было так давно, так далеко, так нереально…
Меро положил руку ему на плечо, и Онго почувствовал, какой мощный ток идет, какая энергия вливается в него сейчас. Вот-вот она переполнит его, и тогда — он сам не знает, что тогда может с ним случиться… Пальцы Меро коснулись шеи, ничем сейчас не защищенной, расстегнули верхние пуговицы куртки.
Онго сжимал пальцами рук собственные колени — иначе руки сами собой обхватили бы капитана, но здесь и сейчас начало было за Меро — как и всегда… А руки капитана были уже под курткой и под рубашкой, касались тела, и желание Онго становилось невыносимым.
— Мне раздеться? — прошептал он, невольно покосившись в ту сторону, где за задернутой занавеской помещалась, наверное, капитанская лежанка.
— Не спеши, — так же негромко ласково ответил Меро. — Я тебя давно приметил и тогда же почувствовал. Но не стал торопиться, чтобы не испортить всего. А эта ночь — наша, улкасы больше сюда не сунутся еще дня два, думаю. Так что есть время. Посидим сначала… познакомимся. Я ведь правильно угадал — ты не против отношений?
На этот раз хватило и кивка: уставное общение более не действовало.
— Давай-ка сначала расслабимся немного. Квадрат-воин, нагнувшись, вытащил откуда-то сзади фляжку, два алюминиевых стаканчика, пленочный пакет — с закуской, надо полагать. Отвинтил крышку. Пакет подвинул Онго:
— Похозяйничай.
Собственно хозяйничать было нечего: в пакете оказалась копченая утка, и всей работы было, достав кинжал, разделить ее пополам. Меро тем временем налил обоим.
— Не с Вазийских виноградников, но пьется легко. Да что тебе объяснять… Ну давай, по-солдатски: первую — за победу!
Во фляжке было то самое, что и солдатам полагалось по вечерам, для бодрости и здоровья, — разве что порции тут, у капитана, оказались побольше.
Первая была очень кстати: сняла с Онго лихорадочную дрожь предчувствия и еще какой-то страх, неизвестно откуда взявшийся, — оттого, наверное, что такого опыта у Онго все же не было. Меро же сразу налил и по второй:
— А эту — за нас.
Такой тост Онго поддержал с радостью. После второй рука сама потянулась за закуской; впрочем, капитан и тут начал первым.
— Только учти: воевать тебе от этого легче не станет. Наоборот. Ни от кого ничего не скроешь, и на тебя будут глядеть втрое зорче, чем на любого другого. Скажу сразу: служба станет куда труднее. Так что сейчас имеешь право отказаться.
Но служба Онго уже не пугала: разобрался с нею, освоился и даже чувствовал временами, что засиделся во вторых номерах, и того больше: если бы сейчас пришлось покомандовать, скажем, той же линией — справился бы не хуже нынешнего подофицера, а может, и получше.
Он усмехнулся, взбодренный выпитым:
— Службы не боюсь. Меро кивнул:
— Так и думал. Тебя из хорошей стали отлили, только снаружи покрыли бархатом.
Такой комплимент одновременно был и приятен — как-никак исходил он от старшего командира, — но и обеспокоил: не отвратят ли такие мысли капитана от того, что уже, можно считать, произошло?
— Я ведь обертыш, — сказал он, напоминая о своей первоначальной женской сущности.
Капитан Меро усмехнулся:
— Да ведь и я тоже через все это в свое время прошел.
— Ты был?..
— Был. Разница лишь в том, что я на такой оборот пошел добровольно: мне женщиной быть не хотелось, армия с детства влекла, а у нас с этим — сам знаешь, как: Двенадцатый завет чертов! Я как подумаю о нем, сразу такая злость ударяет в голову, такая злость!.. Ну что за идиотизм в самом деле, подумай только: женщин не подпускать и близко к оружию! Хочешь быть солдатом — иди под нож, чтобы тебе подвесили прибор…
У Онго невольно вырвался вопрос — хотя вроде бы совсем не то было настроение и ожидания:
— Думаешь, женщины могут воевать?
— Еще как! Я бы, например, из них отдельные триги формировал, квадраты и посылал в самые хитрые места. Именно хитрые: мы же — я о женщинах говорю-и хитрее, и выносливее, физически более одаренные, если только не говорить о грубой силе, пролезем, просочимся там, где даже лучшие коренные мужики станут ломиться с шумом и треском… Такие войска можно было бы формировать и без всякой медицины… А закончили воевать — и вот тебе готовые матери, сразу можно начинать восстановление поколения. А ведь из женщин-оборотней — бывших мужиков — чуть не половина оказывается неспособной рожать, да-да, это точно, попадалась мне такая статистика… И, кстати, мышление более подвижное у женщин, а на войне это вот как важно! Думаешь, почему из оборотней выходят такие командиры?