Пилот отошел на несколько шагов от обрыва, лег на спину, хотя лежать тут было очень неудобно, почти как на гвоздях, подложил ладони под затылок и, устремив взгляд в небо, стал негромко насвистывать какую-то мелодию. «Гимн воздуха», — узнал Онго. Внутренне разозлился: никому не следовало поступать подобным образом сейчас. Но спросил спокойно, как ни чем не бывало:
— Устал, летун?
Просвистев еще такт, пилот перевел взгляд на флаг-воина. Усмехнулся:
— Испугался, что сейчас туда прыгну. Не моя, в общем-то, машина, но все-таки. Засасывает, знаешь ли.
Онго знал это по собственным ощущениям. Но предпочел повернуть разговор в другую сторону:
— А знаешь, чувство правильное. Прыгать, конечно, вряд ли — тут даже с нашими кошельками опасно, можно налететь на какой-нибудь клык Арука.
Он имел в виду острые каменные шипы, которыми щетинился крутой склон; вероятно, то было следствием неравномерного выветривания разных по твердости горных пород.
— Но спуститься туда действительно нужно, — закончил Онго. Сказано это было тоном приказа, а не предположения.
Сказанному никто не обрадовался. Но все понимали: если не предпринять такой попытки, можно вообще ничего не делать, а просто улечься, как вот пилот, и ждать смерти. Сил (так чувствовал каждый) почти уже ни на что не хватило бы, даже на то, чтобы разыскать кого-нибудь, кому можно было бы сдаться. Откровенно говоря, такая мысль промелькнула в голове у каждого, но у каждого же была мгновенно и без колебаний отвергнута. Конечно, на том уровне изнеможения, на котором находился сейчас любой из группы, совершать спуск, не имея даже простой веревки, было номером воистину смертельным; однако идти куда-то без надежды наткнуться на что-нибудь живое (а именно в таком положении они и находились) спасения тоже не обещало, как и вообще отказ от любых действий. И всем это было совершенно ясно.
— Ну что же, — проговорил Нито спокойно. — Из всех зол выберем наибольшее, вроде бы такое у нас правило. Только зря мы не позаботились дозарядить батареи. Хотя у нас и времени на это не было.
Это и так все знали: даже при хорошем освещении на это потребовалось бы никак не менее двенадцати часов.
— Пойдут сперва двое, — сказал Онго. — Возьмут по три антипада. Если хоть что-нибудь найдут, тогда будем думать дальше.
Один за другим все кивками подтвердили согласие. Было понятно, что, если ничего не найдут, — назад эти двое не вернутся: не будет для этого ни сил, ни заряда. Так что умирать придется не группой, а порознь. Но не может же быть, чтобы ничего, ну совершенно ничего не уцелело.
Так что умирать придется не группой, а порознь. Но не может же быть, чтобы ничего, ну совершенно ничего не уцелело. Хоть банка-другая консервов должна же сыскаться в обломках! Не могла же судьба так вдруг и совершенно отвернуться от них в самый трудный миг!
— Назначать не хочу, — сказал Онго откровенно. — Каждый лучше знает, как себя чувствует. Пойдут двое. И первым — я.
Он не был ни самым опытным, ни самым умелым или хотя бы сильным. Но сейчас чувствовал — именно так и надо поступить.
— Ну, если так, — сказал Мори, — второго выбери сам.
— Выбери меня, — сказал Керо.
И Онго понял, что именно этого все и ожидали.
— Согласен, — ответил он. — Пошли.
И действительно, медлить не приходилось, собирать в дорогу было нечего.
Взяли еще по два антипада, пристегнули к ремням. Керо на прощанье ухмыльнулся:
— Да здравствует великая антигравитация, орро!
— Мори, — сказал Онго, — остаешься за меня. Названный кивнул.
— Ничего, — проговорил он, — вы не думайте, в случае чего мы или вас вытащим, или же к вам спустимся. Не знаю как, — предварил он возможные сомнения, — но слезем. Так что — хвосты пучком!
— Я иду первым, — заявил Керо, — лазил побольше твоего, как-никак, еще в юбке. А ты следи внимательно: куда я ногу ставлю — туда и ты, за что рукой ухвачусь — и ты берись. У меня на такие вещи чутье знаешь какое!
Он лег на живот и начал сползать ногами вперед, чтобы попасть ступней на первый из намеченных выступов.
— Сейчас узнаю, — проговорил Онго и, выждав полминуты, последовал за ним.
Зная основные правила, он заставил себя не смотреть вниз, в бездну, а только на Керо и его движения, чтобы точно повторять их. Керо в четырех шагах ниже двигался медленно, тщательно проверяя каждый выступ перед тем, как опустить на него ногу; и цепляться руками предпочитал именно за те неровности склона, которые только что были уже проверены ногой. Когда какой-то выступ казался ему сомнительным, Керо поднимал взгляд на Онго и лишь качал кодовой, предупреждая. Так они снизились шагов на тридцать. Онго начал чувствовать боль в пальцах: наверное, слишком уж он напрягал их, цепляясь. В тридцати шагах, на том рубеже, которого они уже достигли, склон становился более отлогим, чтобы затем, шагов через полсотни, сделаться почти отвесным. Радуясь предстоящей передышке, Онго сделал неточное движение, и камень величиной кулака в два, на взгляд казавшийся частью монолита, вдруг сдвинулся, случайно задетый локтем, и поскакал вниз, ударяясь, подпрыгивая, и снова ударяясь, и снова подпрыгивая, звонко при этом щелкая. Керо, левее которого пролетел камень, сердито оскалился, энергично зашевелил губами, не издавая ни единого звука: и так можно было понять, каким словарем пользовался сейчас несдержанный на язык парень.