— Не обижайся, но, похоже, и в тебе толика той крови течет?
— На кого обижаться-то? Я тогда, наоборот, этому радовался: и тут свои, и там, выходит, свои, везде свои — благодать!
— Да, хорошо было. Что же случилось?
— Случилось, — сказал Керо и умолк. Смотрел на горящий конец почти уже докурившейся сигареты, потом, дожигая остаток, сильно затянулся раз и другой.
Плевком погасил начавший тлеть фильтр. Щелчком забросил остаток в парашу.
— Дело, в общем, было простое, если подумать. Но это я сейчас так соображаю, а тогда не имел такого понятия. Было у нас небольшое стадо, и я при нем — пастушкой…
— В четырнадцать лет?
— В наших краях растут быстро — в четырнадцать, случалось, и замуж выдавали; ко мне еще всерьез не сватались, но у меня все уже было на месте и здесь, . и там, и было известно — такое всегда бывает известно, — что вскоре сваты приедут, и знали откуда… Значит, в тот раз я со скотиной отошел… отошла подальше, ближе к склону, там травка и посочнее, и, главное, еще не объедена. Не в первый раз, раньше тоже приходилось так. Никто не обижался, не мешал. А в тот раз так совпало, что туда вышла и большая отара с горы — у них там, говорили, тем летом все выгорело. Отару эту сбили — это уже потом пришлось узнать — из шести соседних домов, и поэтому пришло с нею шестеро парней, взрослых уже, лет по шестнадцати. У нас принято: встретил людей — подойди, поприветствуй, потом уже иди своей дорогой, занимайся делом. Я так и сделала. И сначала все было вроде в порядке — и обошлось бы, не заметь они того же, что даже и ты мимо не пропустил: улкасские черты лица — глаза, скулы, да и фигура тоже была больше их, чем свирская… Ну, и начали: что, мол, я за преступница против рода, против веры — улкаска, а живу среди свиров, их скот пасу вместо своего, небось, и даю уже свирским парням?.. Я им: да я не улкаска вовсе и никому не даю, вот скоро выйду замуж — прихвастнула, — тогда все сделаю честь по чести… И вот это их вдруг взорвало.
. Я им: да я не улкаска вовсе и никому не даю, вот скоро выйду замуж — прихвастнула, — тогда все сделаю честь по чести… И вот это их вдруг взорвало. Ах, вот ты как — хочешь свиру дать, так не будет этого! С улкасом тебе надо спать и ни с кем другим, и вот сейчас так мы и сделаем!.. Их шестеро, я одна, сам понимаешь — долго трепыхаться не пришлось. Завалили. И — все шестеро, и не по разу, а кто три, а кто и больше.
Сперва и брыкалась, и кусалась, но — шестеро же… Они потом еще раздумывали, что со мною делать: то ли придушить, то ли с собой унести, то ли так бросить.
Бросили. Я еще долго лежала, даже ползти не могла…
Онго слушал, стиснув зубы, бессознательно качая головой. Вот как бывает, оказывается; не у всех так безоблачно-счастливо, как начиналось было у нее — у него. Что бы он сделал, случись такое с ним — с нею — тогда?
— И что ты потом? — спросил он, потому что Керо умолк, похоже, надолго — наверное, давно не обращался к этим воспоминаниям и сейчас переживал все заново.
— Ну, что же потом: все прахом. У нас ведь ничего скрыть нельзя, все узнается неизвестно как, а со мной долго и гадать не пришлось: сил не хватило вернуться со стадом вовремя, пошли искать — и нашли. Если бы только свои… да нет, и свои бы не промолчали, а они еще соседей позвали на помощь, думали — волки, а оказалось — улки. У нас нравы строгие, после такой молвы, конечно, сватов ждать не приходилось, да и показаться нигде нельзя было — начинали пальцами указывать: она, мол, со всеми улкасами в округе переспала. А что не по своей воле — это никого не щекотало…
— Надо было сразу уходить оттуда, — сказал Онго, представляя самого себя на ее месте. — Я ушел бы.
— Ну, а что же еще? Собрала бельишко в узелок — у нас там все просто, особых нарядов не было, да и сейчас вроде бы все так же, — и на тракт. Дома мне денег дали — самую малость, а больше и неоткуда взять. До города четверо суток добиралась на попутных…
— Бесплатно?
— Да ну — сам понимаешь, чем платила. Ноги раздвигала.
— Не противно было? Керо помолчал.
— Не то слово. Хуже, чем противно. Но было такое ощущение, сам теперь удивляюсь, что мстила тем шестерым: вот, мол, вам — со свирами, и еще, и еще, и еще со свирами… В общем, до города добралась уже почти готовой шлюхой. По этой линии и пошла: скот пасти в городе никому не требовалось, да и прочие мои хуторские умения там не нужны оказались. Однажды только месяц побыла служанкой в одном доме, но разочаровалась: там тоже — ложись и с хозяином, и с его сынком, все за те же деньги. Нет, на улице куда доходнее было — хотя и там, конечно, отстегивать приходилось, но и себе оставалось. А оказалась я выносливой — впору было рекорды ставить…
— Оттуда и посадки?
— Ну, не сразу, но прибилась к одной компании, которые промышляли не по закону. С ними села в первый раз. Ненадолго, у меня там даже соучастия не выходило, просто давали всем, отвесили и мне заодно. Вышла. И вскоре — судьба, наверное, была такой — все повторилось. Но на этот раз люди в зоне посоветовали, что делать. Вышла. Возраст был уже подходящий, и я сразу — добровольцем на смену пола и-в армию. Еще войны не было, ее вроде и не ждали, но по моей биографии я, видно, в матери не очень годилась, и меня приняли. Вот такие были мои пути.