Не спрашивай, почему. Я не смогу тебе объяснить. У тебя — паразит на якоре войны. Любое мое объяснение ты воспримешь, как военную хитрость.
От крепкого якоря можно умереть, спросил я.
От якоря — нет, ответил он. Умирают от паразитов. Отягощенный мощным паразитом, якорь не просто держит — он тянет на дно. Мы не предлагаем уничтожить твой якорь. Мы предлагаем убить паразита. Рано или поздно он сведет тебя с ума.
Нам не хотелось бы твоей смерти.
Я сделал вид, что размышляю. У вас — не так, спросил я. У вас нет якорей, да? Он кивнул. И начал рассказывать. Вечный Странник! Слушая Стимфала, я верил ему. Потому что всегда знал: гарпии — звери. Животные. Нелюди. Хуже упырей. Туловище, голова, женские груди — ложь, притворство.
Между нами — пропасть, которую следует наполнить огнем.
Он хотел унизить меня, а унизил себя. Рассказать такое! — я бы сдох в мучениях, а не признался… Гарпии лишены того, что они зовут якорями. Воспоминания и надежды, прошлое и будущее — они ободрали все, что позади, и все, что впереди, как липку. Как перья в период отшельничества. Их память чиста от накипи чувств. Их чаяния свободны от сердечного трепета. Если гарпия испытывает чувства, то они ограничены сегодняшним днем.
Стимфал любит свою дочь. Но он любит ее, когда видит. Когда дочь — здесь, рядом. Стоит им расстаться, и он просто о ней вспоминает. С равнодушием, достойным подлеца или истукана. Он плачет над могилой соплеменников, погибших в бою. Но плачет, кружа в небе над этой, будь она проклята, могилой. Улетев прочь, он всего лишь их помнит.
Прошлое для гарпий — бесчувственно.
Будущее для гарпий — бесстрастно.
Я слушал, молчал и втайне хохотал. Он не врет, понимал я. Он говорит правду, не стесняясь ее извращенности. С единственной целью — убедить меня согласиться на их вмешательство. Пустить гарпию в душу. Лазутчик под видом борьбы с паразитом вгрызется в мою сокровенную суть.
Он не врет, понимал я. Он говорит правду, не стесняясь ее извращенности. С единственной целью — убедить меня согласиться на их вмешательство. Пустить гарпию в душу. Лазутчик под видом борьбы с паразитом вгрызется в мою сокровенную суть. Выжжет то, чем я дорожу. Коварно превратит жеребца в мерина.
И сделает Джошуа Горгауза подобным гарпии.
Война уйдет. Перестанет сниться. Я буду изредка вспоминать — зевая, без лишних страстей. Назову врагов друзьями. Буду гладить по головкам вражеских детей. Буду сюсюкать над вражьими внуками. Прощу смерть соратников. Извинюсь за причиненные — ха-ха! — обиды.
Обращусь в червя.
Ну что, спросил он. Уйди, ответил я. Уйди, или я тебя убью. И никогда — слышишь! — никогда больше не подлетай ко мне с такими предложениями. Я, королевский маршал в вашей резервации, до конца жизни — на войне. То, что я много пью и не стреляю из арбалета по вашей молодежи, ничего не значит.
Твое дело, сказал он.
Я видел, что он огорчен моим отказом. Еще бы! — Джош Кровопийца не поймался на их уловку. Ни завтра, ни послезавтра, ни в какой другой день Стимфал не возвращался к этому разговору. Забыл? — нет. Понял, что я непреклонен? — не в том суть.
Согласно природе гарпий, он стал равнодушен к моему отказу. И еще более равнодушен — к надежде когда-нибудь добиться согласия. Животное. Сволочь. Я бы убил его, если бы знал, как скрыть убийство.
Я до сих пор на войне.»
Матиас Кручек отложил дневник в сторону.
«Мы неспособны к мести, — вспомнил он слова Келены. — Для мести нужны мощные якоря — в прошлом и будущем. Еще лучше — якоря, зараженные паразитами. У нас их нет, понимаете? Как у вас нет крыльев…»
У них нет якорей. Ни вчера, ни завтра — нет.
Возможно, поэтому они летают?
«Вас нет, а мы есть, — перечитал доцент слова Стимфала, гарпия, который сражался за свободу, был выкуплен из плена Шестируким Кри и сейчас доживал свой век на Строфадах. — Я всего лишь предполагаю. Вас нет. Мы — есть. С этого момента мы заточены не в резервацию — в темницу. Наша свобода ограничивается так, как ты и вообразить в силах. Вселенная перестает расширяться, крылья теряют смысл.»
Что хотел сказать Стимфал, оставалось загадкой.
— Доцент Кручек?
Клубочек ринулся накручивать спираль на связном блюдечке. Проявилось лицо секретаря Триблеца. У этого лика было два имени: озабоченность и усердие.
— За вами прибежал королевский скороход. Вас просят немедленно отправиться в дом Томаса Биннори.
— Зачем?
— Для присутствия на третьем сеансе лечения.
— У меня лекция по траекториям пассов!
— Мы уже договорились с профессором Гавриком. Он вас заменит, — секретарь понизил голос до шепота, став похож на заговорщика. Часть блюдечка недопроявилась, сохранив красочное изображение тюрьмы для магов. Триблец в этом обрамлении смотрелся очень символично. — Высочайшая просьба, сами понимаете! Спускайтесь вниз, вас ждет карета.
— Карета?
— Мастер Скуна любезно согласился, чтобы вы воспользовались его каретой. Но домой после сеанса вас отвезет извозчик. Оплата — за счет университета. Карета мастера Скуны должна не позже, чем через два часа, вернуться обратно.
Иначе…
«Она превратится в тыкву,» — чуть не брякнул Кручек, раздосадованный внезапным изменением планов. Он и сам хотел присутствовать в доме Биннори, наблюдая за гарпией. Понимая, что все равно ничего не отследит, он шел на поводу своей педантичности, твердящей: иди до конца!