— Под занавес я предлагаю вам определить ценность Высокой Науки — утилитарную, пиковую и избыточную. Результат мне сдавать не надо. Это вам для самостоятельных размышлений.
* * *
Погодка удалась — загляденье!
Небо выточили из цельного куска бирюзы.
Результат мне сдавать не надо. Это вам для самостоятельных размышлений.
* * *
Погодка удалась — загляденье!
Небо выточили из цельного куска бирюзы. Щербины и сколы подчеркивали блеск синевы. Сетчатые жилки облаков, бурых и розоватых, убегали за море. Говорят, бирюза рождается из костей бедолаг, умерших от любви. Если так, несчастные обладали внушительными скелетами.
Хватило на весь небосклон.
Напротив лавки сокольника, за витой решеткой, начинался Шпреккольский сад. Осень бродила меж деревьями, крася листву с вдохновением пьяного маляра. Багрянец кленов. Золото ясеней и каштанов. Пурпур дикого винограда. Желтизна лип и акаций. Апельсиновый оттенок рододендронов. Кровь дуба. Кровь бересклета. Бордо гортензий и кизила.
Кое-где — зелень, чтоб не забыли.
«С ума сойти, как красиво», — думал Кристиан, выскочив из лавки. Даже рука в лубке не могла испортить парню настроение. Что рука? — до свадьбы заживет. Лекарь сказал: моргнуть не успеешь, будешь девок лапать. Язычок у лекаря…
Дидель отослал Непоседу к меднику, за партией бубенцов. Сокольник брал бубенцы у одного и того же медника, хотя конкуренты предлагали скидку. Смешные люди, объяснял Дидель. Деньги — что? Деньги — прах. Мастерство — все. И показывал знаки на бубенцах: солнце, сердце, колесо с тремя хвостами.
Кристиан ничего не понимал, но кивал со значением.
Деньги — прах, запоминал он.
Жизнь удалась. Эта мысль не покидала его с того дня, как сумасшедшая джинниха и гарпия извели на кухне весь запас смородинового листа, попивая чаёк, а Герда очнулась и тоже попросила пить, заявив Непоседе, что он — дурак, на лбу колпак, и бабушка, вернувшись, не стала причитать, а сказала, что теперь все будет хорошо…
— Эй, кузарек!
Сперва он не сообразил, кто его зовет. Но когда из-за липы, растущей вне решетки сада, выступил Прохиндей Мориц, стало ясно: все будет хорошо, да не очень.
Выглядел Мориц ужасно. Под глазами — черные круги. Голова давно не мыта. Волосы слиплись, висят сальными прядями. Губы потрескались, блестит запекшаяся кровь. Прохиндей кренился набок — такие колченоги должны ходить с тростью.
Этот ходил с ножом.
Нож жил отдельно от хозяина, воняющего гнильцой. Нож приплясывал, рыбкой мелькая в пальцах. Нож изгибался, ловя на лезвие солнечных зайчиков. Ножу хотелось пить.
— Греби к дядику, шныбзда. Потолковать надо…
Идея сбежать вспыхнула и погасла. Кристиан и в лучшие-то времена Морица удрал бы от него, как от стоячего. А сейчас — и подавно. Но сердце подсказывало: сбеги, приятель, и покоя не найти. От врага, желающего отомстить за позор, можно бегать хоть сто лет подряд. А от себя куда сбежишь? К Нижней Маме?
Жалея, что сам без ножа, Кристиан вразвалочку двинулся к Морицу. Он тянул время. Глаза шныряли по сторонам. Палка? Камень? Снять пояс? Пожалуй, хотя пряжка — легонькая. Лучше, чем ничего…
Нож ждал.
Он никуда не спешил, кусок острой стали. Не сегодня, значит, завтра. Хорошая погодка, а? Славно убивать в ясный день. И умирать — славно. Лечь на мостовую, зажмуриться, свернуться калачиком. Ложись, Непоседа. Липа уронит на тебя желтую слезу. А Мориц плюнет да пойдет в таверну: выпить за упокой.
— Здравствуй, Мориц.
Споткнувшись, Кристиан обернулся. Поэтому он не увидел, как изменилось лицо Прохиндея, как сбился с такта нож в дрогнувшей руке.
И хорошо, что не увидел. Иначе стало бы стыдно за былого кузаря — злой, голодный барбос пятился назад, поджав хвост.
— Давно не виделись. Ты сильно изменился…
У лавки стоял великан Дидель с Тихоней на руке. Кречет вцепился когтями в кожаную перчатку, кося на Прохиндея недобрым глазом. Клобучка на голове Тихони не было. Страшный клюв открылся, из глотки несся раздраженный клекот. Хлопнули крылья, подняв ветер.
— Здорово, Дид, — хрипло ответил Мориц.
Кристиан переводил взгляд с сокольника на бандита, и обратно. Сегодня он повзрослел, сам не заметив того. К ножу шел подросток, готовый умереть, но не потерять лицо. На полпути между ножом и кречетом остановился завтрашний мужчина, выяснивший, что в событиях, как и в домах, главное — не фасад, а укрытое за стенами. Глупо лезть в чужое жилище, выволакивать секреты на свет. Достаточно знать: главное — невидимо.
И принимать тайну, не пытаясь ощупать, взвесить и измерить.
Многое происходит без тебя. Вне тебя. За твоей спиной. Ты видишь отблески, слышишь эхо, чуешь исчезающий запах. Ну и что? Прими и не спорь.
— Ты был славным мальчуганом, Мориц. Кучерявый ангелок. А вырос из тебя сукин сын. Сейчас я говорю с тобой, как с человеком. С мерзким, отвратительным, но человеком. Слушай и мотай на ус, прежде чем убраться.
— А если не уберусь?
— Тогда ты перестанешь быть для меня человеком.
— Да? — из речи Прохиндея исчезла воровская «кафка». — И кем стану?
— Добычей. Добычей для охотника. Спокойно, Тихоня! Он — сукин сын, но не дурень. Он в курсе, что мы делаем с добычей…
Откуда сокольник знал Морица, оставалось загадкой. Кристиан не желал добраться до ответа. Он не спросит Диделя, если останется жить. Зачем? Захочет, сам расскажет. Не захочет — отмолчится. Давняя история, скучная или увлекательная, не отменит факта: кречет заслонил тебя от ножа.