— Не волнуйтесь. Вы не слишком похожи, — сказал Кручек. — Агнесса никогда не была такой красивой, как вы.
Ярость ушла без остатка. Взамен явилась усталость. Надо идти домой. Или лучше в ресторацию, пообедать наконец. Никогда не скажешь, что толстяк Матиас вечно забывает поесть. А и скажешь — никто не поверит. Засмеют.
Гарпия улыбнулась.
— Не лгите. Была. Если вы до сих пор вздрагиваете, уловив родное сходство; если у вас там якорь… Значит, ваша жена красивее меня. Вы даже не представляете, как она хороша там, где якорь.
Вы даже не представляете, как она хороша там, где якорь. Я в сравнении с ней — дурнушка. Курица-наседка.
Он ничего не понял про якорь.
— Вы рассказывали про силу и усилие, мастер. Чтобы их различать, надо уметь летать. Вы умеете. Не сочтите за лесть. И не бойтесь смотреть на меня. Я — всего лишь ваша студентка, одна из многих. Сходство — мираж. Вы привыкнете.
— Вам надо умыться, — Кручек неуклюже сменил позу, едва не смахнув на пол абонемент. — У вас лицо в чем-то красном. И эти…
«И когти,» — хотел сказать он, опустив взгляд, но передумал.
— Я знаю. Вы можете наколдовать миску с водой? И полотенце. Не хотелось бы лететь так через весь город…
— Конечно. Тетушка Руфь?
— Да, — откликнулась скрипторша из-за ширм. Она не вмешивалась, слыша тихий разговор. В библиотеке никого не было. Значит, никто не стал бы жаловаться, что ему мешают. А беседовать приват-демонолог Кручек мог с кем угодно, хоть с Нижней Мамой. — Вы что-то хотите, мастер Матиас?
— Миску с теплой водой. И полотенце. Вас не затруднит?
«Вас не удивит?» — вот что следовало бы спросить.
— Ни капельки. Я сейчас подогрею…
Минута-другая, и тетушка Руфь просочилась сквозь ширмы, неся заказ. Над миской курился слабый парок. При виде гарпии старушка обрадовалась, словно только и ждала, когда в библиотеку прилетит крылатая гостья. Переждав волну комплиментов, Кручек поблагодарил скрипторшу, проводил ее в отведенную для Руфи каморку — и задержался, болтая о пустяках.
Он не хотел стеснять гарпию. Пусть умоется. Следить за прихорашивающейся женщиной возможно лишь при близком знакомстве. Вздохнув, доцент признался сам себе, что страх Исидоры Горгауз — заразен. Он боялся гарпии. Двадцать лет подряд, уже после заключения мира, ее соплеменники отыскивали солдат, отличившихся в Плотийских войнах. Отыскивали — и убивали. Чудовищным, неизвестным способом, после которого не оставалось доказательств их вины.
Кроме нелепого термина: «похищение души».
Год за годом. Подписав соглашение. Переселившись в резервацию. Став подданными короны. Не привлекая внимания. Притворяясь невинными горлицами. Находили — и убивали, одного за другим. Хорошо, мир мог вас не устраивать по ряду причин. Пересмотр условий, расширение территории резервации, переговоры и запросы — все было бы понятно, оправданно, а главное, честно. Если бы не смерть Джошуа Горгауза и его друзей.
«Вы мстили, — думал Кручек, обсуждая со скрипторшей свадьбу кого-то из знакомых. — Это понятно. Мстили, нарушая договор. Это подло. Но почему вы однажды перестали мстить? Прошло слишком много времени? Вряд ли — если вас хватило на двадцать лет…»
— Спасибо! Я закончила туалет…
— Чем от вас пахнет? — спросил он, вернувшись за ширмы.
Не слишком учтивый вопрос. Но Кручек опасался, что гарпия по его лицу поймет, о чем он размышлял минуту назад. Разговор о пустяках мог сослужить хорошую службу, в качестве отвлекающего маневра.
— Курятником, мастер?
— Вы злопамятны, сударыня. Полагаю, юный грубиян еще натерпится от вас.
— Злопамятна? Ни капельки.
— Не верю. И все-таки… Духи? Цветы? Приятный запах…
— Ромашка, — вздохнула гарпия.
Она была похожа на девчонку, готовую сознаться постороннему мужчине в женских недомоганиях. — Ромашкой от меня пахнет, мастер. Ваши голуби, сожри их коты…
Великий теоретик почувствовал себя идиотом.
— Ромашка? Голуби? Мои голуби?
— Ну да. Оперение ваших столичных голубей… Оно кишит паразитами. Пухопероеды, знаете ли. Гнусные твари, если прицепятся… Вы бы их видели, мастер! Когти, челюсти, щетинки, шипики, три пары ног… Не волнуйтесь, для вас это не заразно.
— Бр-р! — не выдержал Кручек, и потом только догадался, что над ним подшучивают. — Какая гадость! Впрочем, если я стану описывать вам паразитов, жирующих на мне, или во мне, скажем, в кишках… Вам не кажется, что наш разговор приобретает светскую окраску?
— Несомненно, мастер. Короче, в геенну ваших голубей! Одно спасение — порошок из толченой ромашки. К счастью, он продается в лавке. Мне показали лавку, где есть все для соколиной охоты. Иногда жаль, что у меня нет клюва.
— Э-э… А зачем вам клюв? Вы и так… м-м… хорошенькая…
— Чистить перья. Пропустишь оперение через длинный клюв, и радуешься. Чистенькая, как при рождении. Хорошо еще, что ромашка приятно пахнет. Представляете, если бы я лечилась серой?
— От вас бы пахло, как от вызванного демона! — засмеялся Кручек.
Их беседу прервал чужой бас — его звучание грозило опрокинуть ширмы на пол. «Сударь Кручек! Мне на вахте сказали, что вы здесь!» Бас ширился, горлопан пыхтел, словно долго бежал, прежде чем явиться сюда. Гулкое половодье рассек тончайший, бритвенно-острый приказ: «Тише, сударь! Вы в библиотеке, а не в казармах!..» Тетушка Руфь, ясное дело, была на высоте. «Простите, мистрис! — бас охрип, по нему трещинками разлетелись просительные нотки. — Меня заверяли, что доцент у вас… Это правда? Он мне нужен без промедления! Срочно!..»