— Это все чудесно. Как насчет миски доброй похлебки? Ты ведь любишь похлебку с цветной капустой, правда, Томас? И с мелко натертым корнем сельдерея. Ты еще шутил: возвышенность поэзии уравновешивается грубостью кухни. Самый тонкий ценитель прекрасного, случается, пускает ветры! Видишь, я запомнил.
Биннори наклонился вперед и пушистым кончиком пера ткнул короля в живот, между пуговицами камзола. Перо согнулось, но ость выдержала. Эдвард стоял без движения, не мешая — со спокойствием, достойным врача или няньки, он наблюдал за действиями любимца.
— Пускают змея, — сказал поэт, состроив потешную гримасу. Он будто сообщал неофиту величайшую тайну мира. — Воздушного змея. Его пускают по ветру. Нет, я не хочу похлебки. Раскрашивайте капусту без меня. Я сыт танцами.
И вновь затянул, притоптывая ногой:
Это мы —
Листвой осенней
Догораем в воскресенье,
Размечтавшись о весне.
В понедельник — первый снег.
— Что ты делаешь? — бледный, как полотно, прошептал король.
— Он танцует с королевой фей, — Абель понял и суть вопроса, и кому вопрос предназначен. Слуги, когда они друзья, понимают намного больше, чем друзья, когда они слуги. — На берегу реки. Под зеленой, как сыр, луной. Извините, ваше величество, он вам не ответит.
Зеленый сыр, вспомнил король. В детстве меня пичкали им сверх всякой меры. Говорили, от него улучшается аппетит. А я терпеть не мог этот сыр — в него добавляли сухие, растертые в порошок листья голубого донника, и мне казалось, что противнее нет ничего на свете.
— Он рассказывал, — извиняющимся тоном продолжил Абель. — Изредка.
Слуга опустил голову, словно чувствовал за собой тайный грех. На самом деле он просто боялся ненароком взглянуть в лицо Эдварду, и увидеть свое отражение: боль, сочувствие и страдание от невозможности спасти, отбить у судьбы счастливого человека Томаса Биннори.
— Позже, когда приступы становились воспоминанием, он делился ими: ночь, луна, река, феи… Танец. Песни, которые приходят из чащи и садятся на берегу, ожидая, пока их споют. Смех деревьев. Дубы хохочут басом, а ольха мелко подхихикивает. Поселок на холме, в получасе ходьбы от опушки. Он очень тоскует по родине, ваше величество.
— Серафим! — не оборачиваясь, позвал король.
— Я здесь, ваше величество, — с закрытыми глазами отозвался маг.
— Я хочу, чтобы ты провел консилиум. Собери всех, кого сочтешь нужным. Мэтры Высокой Науки — на твое усмотрение. Только без лишнего рвения. Я хочу правды, а не лживого усердия верноподданных.
Я хочу правды, а не лживого усердия верноподданных. Ковенант подведет итог с медикусами. Тем временем в Реттию прибудет…
Король задумался. Он искал подходящее слово, не нашел, и завершил так, как получилось:
— Прибудет тот, за кем я уже послал. Гонец вернулся со Строфад. Они согласны оказать нам помощь, в обмен на деньги.
— Всего лишь деньги, мой король? — усомнился старец.
И правильно сделал.
— Деньги и выполнение одного условия. Не волнуйся, это наилегчайшее условие из всех возможных. Чтобы его выполнить, не придется сносить горы и обращать реки вспять. Даже искать скрытый подвох, и то не придется.
Серафим Нексус вздохнул.
— Я — дряхлый, выживший из ума вредитель. Многие годы я, как мог, оберегал ваше величество от напастей. И мой опыт подсказывает: такие условия — самые опасные. Надеюсь, вы знаете, что делаете.
Когда они уходили, им в спины неслось:
Это мы —
Без тени смысла,
Как пустое коромысло,
Упадем на плечи тьмы.
Не узнали? Это мы.
* * *
— Я отдам все, лишь бы этот человек стал прежним, — сказал король, выйдя из дома.
Серафим Нексус улыбнулся. Он знал цену таким заявлениям. Хотя выражение лица Эдварда II испугало бы лейб-малефактора, сохрани он способность пугаться.
— Как в сказке, ваше величество? Полкоролевства и дочь в придачу?
— У меня нет дочерей, — король остался серьезен. — У меня два сына. И оба слишком молоды для брака. Хотя… Пожалуй, я бы мог добавить сына к половине королевства. Сын подойдет, не правда ли?
— Не шутите так, ваше величество, — попросил Нексус.
— Я не шучу.
— Тем более. Слова бывают услышаны не теми, для кого они предназначались.
Caput II
Задающий вопросы стоит на пороге,
Задающий вопросы в тоске и тревоге,
Он, бедняга, не знал, задавая вопросы,
Что вопросы — столбы, а ответы — дороги…
Томас Биннори
— Итак, коллеги, подытожим, что нам известно.
Приват-демонолог Матиас Кручек выдержал паузу. Он прошелся по гостиной, заложив руки за спину. Под ковром застонали половицы, вторя тяжкой поступи. Половицы знали, кто в доме хозяин — дородный, грузный Матиас всегда ходил, сопровождаем скрипом, как свитой.
— Судя по картине, обрисованной уважаемым лейб-малефактором, недуг Биннори не дает заметных проявлений на эфирно-астральном уровне. Я правильно вас понял, коллега?
— Совершенно верно, коллега.
В углу, борясь с обидой, еле слышно засопел малефик Андреа Мускулюс. Пять минут назад Серaфим Нексус в очередной, девятый за сегодня раз назвал его, действительного члена лейб-малефициума, «отроком». Маг высшей квалификации Кручек для старца, значит, «коллега», а он, Андреа (тоже м. в. к., между прочим!) — «отрок». И никому не интересно, что они с Кручеком дважды коллеги — с прошлого года Мускулюс читал спецкурс по практическому сглазу в Университете Магии, где Кручек занимал должность доцента.