— Спасибо, не надо. Так вы говорите, гороскоп сочли устаревшим? Недостоверным?
Взмахом руки скрипторша отправила ему слойку — скрасить ожидание.
— На вашем месте я бы не обольщалась, дорогой мой. Решение принималось голосованием. Перевес в один голос, смешно сказать. Я думаю, опоздавший к началу заседания астролог просто был с похмелья. Не вник, за что голосуют, и наугад бросил в урну белый камушек. Как по мне, вполне приличный гороскоп. Древние знали, что делают. Хотя…
— Что, тетушка?
— В молодости этот гороскоп очень смущал меня. Факты — фактами, древние — древними, а есть в нем гнильца… — она нахмурилась, что было совсем непохоже на добрую, веселую Руфь Кольраун. — Обратите внимание на характеристики. Гарпия — мстительна. Псоглавец — зол. Китоврас — безрассуден. Сатир — похотлив. Сирена — лжива. Человек-Минотавр — это вообще букет пороков.
Она взяла чашечку, пряча раздрай души за обыденностью действий.
— Ничего хорошего. Ни единой добродетели. Ни одного приличного качества. Сплошные гадости. Нас учили, что гороскопы… Короче, я рада, что именно этот гороскоп вышел из употребления. Мне бы не хотелось верить в поразительное убожество миксантропов. Даже в приложении к людям, как объектам гороскопов. И потом…
Щелчок пальцев. С дальнего стеллажа вихрем сорвался увесистый том. Трепеща страницами, он пролетел через библиотеку и упал в руки скрипторши.
— Бальтазар Кремень, медикус и террограф. «Записки». Вот он пишет о псоглавцах, — Руфь быстро нашла интересующую главу.
— Обратите внимание, вам должно быть поучительно. «Если псоглавец три ночи подряд воет на кладбище, глядя на ущербную луну — на этом погосте больше никогда не встают покойники.» Каково?
— Не верю! — усомнился Кручек. — Будь так на самом деле, мы бы давно использовали псоглавцев для охраны кладбищ. Зачем тогда руны, обереги, «Установление о посмертной заботе»? Повыл три ночи — и спите спокойно, дорогие усопшие!
— Вот и вы, мастер. И вы тоже. «Мы бы использовали…» На месте псоглавцев я бы не слишком хотела, чтобы мной пользовались. И помалкивала бы в тряпочку. Конфликт с кладбищенскими магами — кому нужны конкуренты? Конфликт с некромантами. Неудивительно, что псоглавцы не спешат наладить сотрудничество. Знаете, что еще пишет Кремень?
Тетушка Руфь отложила книгу и прикрыла глаза, вспоминая.
— Китоврасы, согласно «Запискам» — полиглоты. Невероятная способность к изучению языков. Если они берутся учить человека, ученик очень быстро прогрессирует.
— Почему?
— Голос китовраса — ниже нашего. В нем скрыты инициирующие модуляции. Леониды могут прекратить засуху, или уговорить солнце выглянуть из-за туч. Это не магия. Это природная способность. Сатиры — единственные, от кого рожают наши женщины. Почему — неизвестно. А главное, никому не интересно. Я иногда думаю…
Приблизясь к столику доцента, тетушка налила ему чаю. В воздухе запахло летним утром, долгой жизнью и праздным созерцанием. Как раз в эту минуту секретарь Триблец спускался по лестнице, неся на руках избитую гарпию. Но ни Матиас Кручек, ни Руфь Кольраун даже не догадывались о случившемся.
— Помните, что писал Нихон Седовласец? «Мы, маги, самонадеянны, как никто в мире. Мы носимся с Высокой Наукой, как дурень с торбой, и не замечаем, что мироздание безразлично к новоявленным владыкам.» Скажите, мастер Матиас… Что, если он был прав?
* * *
Стук в дверь вырвал Келену из мутной дремы.
— Разрешите?
— Да…
Она с усилием приподнялась на локте. Откинулась на подушки, натянув одеяло до груди. Если больному предписан постельный режим, то больной не должен иметь птичий хвост. На спине лежат только мертвые птицы. А мы еще полетаем. Кое-кто сегодня тоже полетал, и прилетел навеки.
Прошло слишком мало времени. Ее переполняли чувства. Возбуждение, гордость, запоздалый страх. Утром волна сойдет на нет. Исчезнет. Расточится, как бесы от слова экзорциста. Но это будет утром. Не сейчас. Овал Небес, как люди постоянно живут с этим? В волнах — спереди, сзади, вокруг? Как они не тонут?
Она вспомнила поэта, терзаемого паразитом, и прекратила бесплодные мудрствования.
— Добрый вечер, сударыня.
— Ты преувеличиваешь, Конрад. Для этой дамы вечер был не слишком добрым.
В комнату вошли двое мужчин, низкорослых по человеческим меркам. Богомол и сверчок, подумалось гарпии. Богомола — капитана Штернблада — она знала. Однако, сняв шляпу, капитан преобразился. В глаза первым делом бросалась его пышная, крашеная хной шевелюра. Пряди ниспадали на плечи; часть волос была заплетена в косицы цвета красной бронзы.
Парик? Нет, похоже, свои.
Парик носил «сверчок», затянутый в щегольский, с иголочки, мундир. Напомаженные букли благоухали миртом и голубым ирисом. Из цирюлен не вылезает, решила Келена.
Из цирюлен не вылезает, решила Келена. Там и сыск ведет. Офицер не вызвал у нее симпатии.
Судя по лицу визитера — словно травяного клопа раскусил! — это чувство было взаимным.
— Позвольте представить вам моего друга, обер-квизитора Бдительного Приказа.
— Барон фон Шмуц, к вашим услугам.
Барон церемонно поклонился.
— Простите мое неглиже, ваша светлость. Присаживайтесь, господа. Я хотела бы сделать заявление.