Все склонились к «творильням».
Сгорела в огне пожара метла Хулио. Превратилась в красотку жаба Марыси. Яцек измывался над фолиантом, переплетенным в сафьян — текст исчезал со страниц, потом возникал снова, но с рукописными комментариями на полях. У Теодора цветущий луг чах от засухи, пока не начался дождь. Кто-то оживлял статую. Кто-то менял деньги на лепестки роз.
Три десятка фонарей горели на столах.
Кто-то оживлял статую. Кто-то менял деньги на лепестки роз.
Три десятка фонарей горели на столах.
Кручек стоял на прежнем месте. Он знал, что в иллюзионе Келены летает женщина-птица. Смешной рисунок ребенка. Летает и ждет. Создание, думал он. Изменение. Разрушение.
— Кажется, получилось, — сказала гарпия. — Вы не посмотрите?
Epilogus
— В тень сидеть? Солнце главец жарит. Обморок падать скверно.
Техайос говорил по-реттийски с жутким акцентом. Фразы юный гарпий строил, как дитя возводит замок на песке — без плана, без чертежей, наплевав на каноны зодчества.
— Не беспокойтесь. Я хорошо переношу жару. Передайте-ка лучше кувшин с водой. Благодарю! А теперь — с вином…
Следуя примеру малабров-кочевников, Матиас Кручек накинул на голову платок, стянув его на лбу шнурком — чтоб не унесло ветром — и щедро полил водой импровизированную «шляпу». Техайос с изумлением воззрился на гостя. Чувствовалось, что «большак-колдун» произвел на юношу огромное впечатление. Превратись гость в камелопарда, гарпий удивился бы меньше.
Самому Кручеку такая метода защиты от палящего солнца, честно говоря, была известна лишь в теории. На практике он применил ее впервые. Делая вид, что ему и пустыня Кара-Кумыз нипочем, профессор смешал в кратере вино с родниковой водой. Местная кислятина отлично утоляла жажду.
И способ проверенный.
Внизу мириадами блесток искрилось море. Так вор вываливает на одеяло шкатулку с драгоценностями, желая полюбоваться добычей. У горизонта лазурь воды сливалась с лазурью неба. Кручек щурился, силясь разглядеть призрачную границу, вздыхал, браня свое зрение, и возвращался взглядом к окрестностям. Желто-серые клыки скал увенчаны пыльными шапками зелени: мирты, оливы, можжевельник. Непослушными вихрами вздымаются одиночки-кипарисы. Крики чаек, ветер посвистывает в ветвях. Суденышко под белым парусом уходит вдаль; по выгоревшему в зените небу плывут фрегаты облаков.
Идиллия!
Он сидел у края обрыва. Внизу море вылизывало узкую кромку пляжа. Волны казались соловьиными язычками. «Локтей сто», — прикинул Кручек высоту. Страшно не было. Тело превратилось в пушинку. Захоти, и взлетай без крыльев или заклинаний. Недаром гарпии гнездятся здесь, на Строфадах.
Переборол сонную лень — и ты уже в небе…
Вспомнив, что резервацию никто не отменял, он отхлебнул еще вина.
— Келайно скоро тут. Рядом напротив. Сосед-остров.
— Я никуда не тороплюсь.
За Келеной отправился отец Техайоса, поручив гостя заботам сына. Юный гарпий чувствовал себя не в своем гнезде. Он не привык к чужакам, и не знал, чем занять «большака-колдуна». А для поддержания непринужденной беседы ему не хватало слов. Он стеснялся, менял цвет оперения на сизый, на розовый…
Завтра, думал Кручек, от этих переживаний не останется и следа. К такому трудно привыкнуть. Признать за собеседником право быть собой. Непохожие вызывают у нас зависть — или жалость. Выбор невелик: «Мне бы так!», либо «Ах, бедняжки!..» Обратная сторона зависти — ненависть. Обратная сторона жалости — презрение. С нашей башни легко судить, но и падать — легко. То, что мы считаем даром судьбы, кто-то сочтет проклятием. Вечный Странник, пора менять профессию! Уйду в философы, лягу под цветущей вишней — кувшин, лепестки, гнозис и, буль-буль, экзегетика…
В гости к Келене он собирался не первый год.
Гарпия успела сдать экзамены на степень бакалавра и продолжить обучение в магистратуре. Всякий раз, улетая на каникулы, она приглашала его на Строфады. Профессор благодарил, давал обещание — и откладывал до лучших времен.
Вот они, лучшие.
В городе к гарпии давно привыкли. В столице вообще прибавилось миксантропов. Стараниями капитана Штернблада в лейб-стражу были зачислены два леонида. Его величество подписали указ о введении специальных квот в учебных заведениях. Универмаг, помимо стайки гарпий, осчастливили три молоденькие, но очень перспективные сатирессы. Минотавр изучал медицину в Бравалле, а на юридическом факультете блистал сладкопевец-алконост.
Новые веяния нравились не всем. Однако, как образно выразился Штернблад:
— Где тонко, там и рвем!
С капитаном Кручек ехал в одной карете. Расстались они довольные друг другом и кухней трактиров — кучер понимал, кого везет, и останавливался лишь у приличных заведений. Достигнув побережья, Штернблад нанял лошадь, распрощался с профессором и ускакал к храму Шестирукого Кри. Там он намеревался забрать внука и вдвоем отправиться в Ла Фейри, к сыну Вильгельму.
— День Поминовения, — объяснил капитан, гарцуя у кареты. — Мы всегда встречаемся в этот день. Еще год-два, и я скажу вам, друг мой: традиция!
Кручек не понял, о чем речь, но, как человек деликатный, переспрашивать не стал. Вскоре он добрался до рыбацкого поселка, где темнолицый молчун-лодочник за смешную плату переправил его на ближайший из островов. Назвав имя Келены первому встреченному гарпию, профессор был приятно удивлен: оказывается, его ученицу здесь хорошо знали. Более того — добрая дюжина гарпий, рассевшись на ветках, внимала толстому волхву в халате и чалме.