Рядом с Ираклием, нахохлившись, сидела гарпия.
Вид у Келены был такой, словно она с кем-то подралась. В судьбе дурака, отважившегося сцепиться с пернатой чумой, Кристиан не сомневался, и заранее сочувствовал бедняге. Но Келене тоже досталось. Гарпия неуклюже кособочилась. Когти птичьих лап вцепились в борт телеги — клещами не разожмешь. Выпростав из-под крыла руку, она придерживала платье, разорванное на груди.
Правая сторона лица опухла и посинела.
— Что с тобой? Ты… ты в порядке?!
— Лучше не бывает. Почти в раю, — обрадовала его гарпия. Говорила она хрипло, с неприятным присвистом. Казалось, в ее легких прорвали дыру, и не одну. — Спасибо доброму человеку, подвез. У вас в городе не извозчики, звери…
— Злой народ нынче пошел. Ох, злой, — буркнул Ираклий, встопорщив бурые усы, похожие на клочья разлохмаченного мха. — Родного брата в канаве забудут. Еще и ржут, зубоскалы, что твои жеребцы. Мол, чего не летишь, красавица? Нешто не видно? Не может сударушка лететь. Зашибли птичку. Ну, я и это… мне не в тягость…
Сегодня водовоз был на удивление словоохотлив. Он будто оправдывался перед мальчишкой за свою случайную отзывчивость.
— …все одно по дороге. Бочка, считай, пустая. А сударушка, сразу видать, легонькая. Перышко, не дамочка. Каурка мой простит…
— Я… Я отнесу тебя домой! Я сильный! Тут близко…
Кристиан задохнулся от собственной смелости. Не он ли еще вчера с криком просыпался посреди ночи? Снилось: гарпия гонит его по улицам, настигает…
Ираклий хмыкнул с пониманием.
— Да ладно, орелик. Я сударушку и без твоих геройств доставлю. Девок лапай, кто с ногами. Девки без крыльев, не улетят. Близко, говоришь? Давай, показывай дорожку.
— По Трубача Клауса, три квартала…
Кристиан двинулся рядом с телегой. Мостили улицу еще при Пипине Саженном. Колдобина на выбоине и ухабом погоняет. Тряхнет, гарпия и свалится, не приведи Вечный Странник. Он следил в три глаза — в случае чего подхватить, не дать расшибиться. К счастью, обошлось: Келена держалась крепко.
— Спасибо, дядька Ираклий! Ну уж наверх я тебя, госпожа Келена, — он напустил на себя взрослый вид, — точно отнесу. И не спорь! По нашим лестницам и здоровому бугаю…
— Спорить? — хрустнуло в груди гарпии. — С таким кавалером?
Разжав когти, она спрыгнула, чтоб не сказать, упала, с телеги в объятия «кавалера». Гарпия оказалась тяжелее, чем рассчитывал юноша. Сердце набатом колотилось в груди, пока он взбирался на третий этаж. Мечты сбылись странным образом: обнять красавицу, взять на руки…
И тащить по ступенькам, стараясь не причинить лишнюю боль.
«Какой ублюдок напал на нее? Надеюсь, она порвала его в клочья… — прошлая ненависть, рожденная «соколиной охотой» на воришку, тесно переплелась с ненавистью новой, сиюминутной. Так сплетаются два тела, и не сразу понимаешь: супруги это на ложе, или враги на поле брани.
— Если нет, соберу дружков, найду… размажу в коровью лепешку!..»
Толкнув ногой незапертую дверь, он с трудом удержал равновесие.
— Бабушка! Скорее!
— Чем это пахнет? — вдруг спросила гарпия.
— Блинами…
— Блинами? Вкусно… А что такое — блины?
* * *
Следующие четверть часа третий этаж дома на перекрестке Кладбищенской и Трубача Клауса стал воплощением сумятицы, переходящей в натуральный бедлам. Бабушка Марго причитала, бранила подлого злодея и рвалась помочь бедняжке.
— Я хоть и не лекарь, — кричала она, — а перевяжу в лучшем виде! Ох, капустки, капустки натереть!.. для припарочек… И холодненького приложить! Кристианчик, лети к мяснику Зельнеру, у него лед есть!
Гарпия наотрез отказывалась и от бабушкиных услуг, и от идеи Кристиана сбегать за врачом. Вместо медикуса Келена требовала привести ликтора, а лучше — квизитора Бдительного Приказа.
— Желаю сделать заявление, — упорствовала она.
Бабушка зыркнула на приемного внука — какой еще врач, они все душегубы! — и погнала его за водой, пока дядька Ираклий не уехал. Тут в дом заявилась Герда, распродав цветы, и Кристиан счел за благо исчезнуть с глаз трех безумствующих женщин. Поразмыслив, он решил выполнить распоряжение бабушки. Лучше уж вода, чем Бдительный Приказ. Чтоб честняга-кузарь в сморчковью хаверлу поперся? Он хоть и в завязи, а только драное это холеро…
Водовозка еще не уехала. Сидя на краю телеги, Ираклий отхлебывал из массивной бутыли и вздыхал. Аромат от вздохов был ну никак не водяной. Чувствовалось, что Ираклий в смятении: за гарпию переживает, или стесняется доброго поступка.
Кристиан решил не трогать дядьку. Он наполнил оба ведра, и бочка иссякла. А когда парень поднимался по лестнице, на него снизошло откровение. Или озарение. Или как оно зовется, когда идешь, никого не трогаешь, а тебя обухом по башке — бац! И все так ясно становится, будто свечку зажгли.
Был в его жизни один страх — прошлый, огненный. Был второй страх — паника, и крылатая тень в вышине. А сегодня он нес гарпию на руках, и пришел третий, самый страшный страх: лишь бы не оступиться!
Старые страхи и удрали на цыпочках.
Испугались.
Память осталась, но его больше не бросало в холодный пот. Сердце не билось щеглом в силках. Словно сгорел и развеялся пеплом тайный паразит, сосущий душу. О том, сможет ли он теперь, как и прежде, отважно срезать чужие кошельки, Кристиан даже не подумал. Ерунда какая! Оставьте себе ваши дурацкие кошельки! А мы с утра отправимся к мастеру Диделю — учиться на сокольника. И выучимся.