В этом не последнюю роль играл язык Хулио. Когда очередной кавалер узнавал о себе ряд интересных подробностей, он неизменно срывался, отвешивая мальцу затрещину. После чего мать выставляла ухажера вон. Делить кров и постель с тем, кто поднял руку на ее сына?
Убирайся!
Однако всему приходит конец. Незаметно, исподволь, в доме обосновался блондин с вкрадчивым баритоном и пальцами шулера. Он дарил Кончите букеты алых роз, а по вечерам пел романтические баллады, аккомпанируя на лютне. Кончита млела, и блондин оставался еще на ночь, и еще… В ответ на издевки мальчишки блондин заливался хохотом, грозил Хулио пальцем, но рук не распускал.
— Мама, он червивый! От него тухлятиной несет! — убеждал Хулио.
Кончита хмурилась, или улыбалась, или отвечала невпопад. Она ослепла и оглохла. Блондин, которого звали Валдис, очаровал ее. Опоил приворотным зельем? Хулио этого не знал, но видел: привычный мир трещит по швам. Верное оружие не срабатывало.
Осенью сыграли свадьбу.
Ни гнусная «поздравлялка», которую Хулио зачитал во всеуслышанье, ни шутиха, подложенная в торт, не помогли. Мама смеялась и чуть ли не облизывала нового мужа, с ног до головы заляпанного кремом. Валдис впервые повысил на мальчика голос, но Кончита обвила мужа руками за шею и увлекла в спальню. Способ проверенный: на Тойво он срабатывал, сработал и сейчас.
Хулио понял: грядет беда.
Назавтра Валдис потребовал, чтобы «сынок» звал его отцом и бросил сквернословить. В ответ Хулио объяснил «папаше», куда тому следует идти, и что с ним там станут делать быки-производители. Валдис побагровел, взялся за плетку, но сдержался.
— Уверен, мы с тобой еще подружимся, — его ухмылка напоминала бинар-фальшак с облезшей позолотой. — Съездим в Ластицу, на ярмарку. Обнов тебе купим, в цирк сходим…
— Сам поезжай, бледная поганка! — насупился мальчишка.
Увы, ехать пришлось. Мама встала на сторону отчима. Ехали целый день, в настоящей междугородней «кукушке». Пассажиры лезли в ящик-кузов, цепляясь за обода колес и хвосты лошадей. Потом их закрывали съемной стенкой. Кто хотел, мог ехать на крыше. Остальные поминутно, словно птички из часов, высовывали головы в окно: скоро ли конец этой пытке?
Хулио понравилось. Он из родного Стешеля раньше не выезжал, и всю дорогу глазел по сторонам. Даже ругаться забыл. «Может, Валдис не такая уж сволочь?» — затеплилась слабая надежда.
В Ластице отчим первым делом отправился не на ярмарку и не в цирк, а в таверну «Три сапога». Сказал — дела. Обожди на улице, я скоро выйду. Спустя час Хулио сунулся внутрь. Отчима в таверне не оказалось.
Мерзавец сбежал, бросив пасынка в чужом городе.
Отчима в таверне не оказалось.
Мерзавец сбежал, бросив пасынка в чужом городе.
Так Хулио Остерляйнен стал бездомным. Наверное, он сумел бы вернуться в Стешель. Но мальчик понимал: вернется — пропадет. Отчим убьет его, и спишет грех на местное отребье. Спасибо, папаша, за милосердие: мог бы и в глухом лесу бросить…
Сперва бродяжка попрошайничал. Подавали ему скверно. Раз за разом он убеждался в справедливости поговорки «Язык мой — враг мой». Затем его избили конкуренты. Хлебные места, щенок, не про твою честь! Станешь маячить — на ремни порежем.
Ладно, сказал Хулио. Просить не буду.
Буду воровать.
Новичку везло. Он даже воспрял духом. Вор — это романтика. Главное, набить руку — чтобы не набили морду. Выучусь красиво лямзить, вступлю в Синдикат Маландринов… Разумеется, он попался. Едва жив остался. Грязный оборванец, Хулио тенью бродил по городу, питаясь объедками на задах харчевен. Воровать он теперь боялся. Но однажды не утерпел: у тетки из кошелки торчал свежий калач.
Аж слюнки потекли!
Он пристроился за теткой. Дождался, пока та зайдет в подворотню — и коршуном метнулся на добычу. Вернее, это он думал, что — коршуном. А оказалось — щеглом в силок. Тетка с неожиданным проворством развернулась, цепкие пальцы ухватили Хулио за тощую руку.
— Пусти-и-и! Жадина! Голодному хлебушка пожалела! Мымра косоглазая! — глаза у тетки и впрямь оказались с косинкой. — Чтоб тебя от того калача вспучило! Чтоб он тебе поперек горла встал! Чтоб у тебя дома злыдни не переводились! Чтоб…
Тетка улыбнулась горлопану.
— Крой, малыш! Ну?
Хулио так опешил, что замолчал.
— Забыл? — подбодрила его тетка. — Подсказать? Или лучше я тебе счастья пожелаю? Чтоб у тебя руки отсохли, мерзкий воришка! Грязь подзаборная! Шелупонь вшивая! Чтоб тебе до смерти икалось, а после смерти покоя не нашлось! Ерша тебе в глотку, паршивец!
Губы Хулио растянулись в ответной улыбке — от уха до уха.
— Скупердяйка! Гадюка подколодная! Тебя упырь укусит — от яда сдохнет!
— Лихоманка тебя возьми! Байстрюк!
— Чтоб ты всю жизнь камни грызла и зубы ломала!..
— Чирей тебе в ноздрю!
Пьяница, сунувшийся в подворотню — отлить излишек пива — бегом ретировался. Зрелище не для слабонервных: тетка с пацаном клянут друг дружку, и хохочут от счастья. Пора бросать пить, решил пьяница. Иначе зеленые гули-гули из щелей полезут. И держался до самого вечера.
Так Хулио познакомился с Бальзаминой Пондинг, сестрой-наставницей «Школы Злословия». Его одиночеству пришел конец. Сестры-наставницы отыскивали по городам и весям самых отчаянных ругателей, собирая птенцов под общей крышей. Отбор проводился строгий. В «Школу Злословия» попадали те, кто не в силах был сдержать охальные слова, щедро даря их по поводу и без, зачастую с ущербом для себя.