— Ага, поймает! Держи карман шире!
— Молчи, дурак!..
Когда на стол перед Марысей прямо с неба грохнулся до боли знакомый кошель, капитанская дочка сперва отказалась поверить в чудо. Потом все задрали головы к небу — и обнаружили кружащуюся над ними Келену.
Губы гарпии отливали липким багрянцем.
— Что… что ты с ним сделала? — задохнулся Яцек.
Гарпия засмеялась, помахала четвертушкой граната, зажатой в руке, и впилась в лакомство острыми зубами.
Caput VIII
Мне судьба говорит: «Ложись!»,
А я спорю.
И течет судьба, словно жизнь,
Прямо к морю.
Томас Биннори
— Извините, мастер. Я, кажется, помешала.
Она вспорхнула на подоконник, как пушинка. Черная тень, порыв ветра, пух и перья, губы и волосы — словно и не третий этаж, словно лист осенний, случайный, кружась, залетел в библиотеку.
Позже Кручек укорит себя за суету. Мальчиком, застигнутым родителями в неблаговидный момент, он захлопнул книгу, превращая то, что читал — «Похищение души: мифы и реальность» Гастона д’Ануйля — в нейтральный абонемент. Спохватился, что на обложке значится: «Плотийские войны» — и перевернул фолиант лицевой стороной вниз.
Гарпия следила за его манипуляциями, склонив голову набок.
— Помешали. Я был занят.
— Извините, — повторила она, делая вид, что не поняла намека, а может, действительно была глуха к намекам. — Я хотела спросить…
— Спрашивайте. Раз все равно отвлекли…
Спрятаться за грубость не вышло. Он не умел грубить. Вот и сейчас: вышло глупо, неприятно, в первую очередь для самого доцента. Он постарался сгладить неловкость, сухо улыбнувшись гарпии, и сразу отвел взгляд — испугался опять увидеть черты Агнессы, утонувшие в этой сверхчеловеческой красоте.
Он надеялся, что привыкнет.
«Проклятье! Я ведь сам предложил Хайме сделать меня со-куратором! Кто мог знать…»
— Я увидела вас в окне, и решила заглянуть. Мне трудно привыкнуть, что распахнутое окно не означает приглашения. Скажите, мастер…
Она наклонилась вперед, и Кручек заметил, что гарпия возбуждена. Дыхание больше обычного вздымало грудь, на лбу высыхали бисеринки пота. Скулы чуть-чуть порозовели. Словно алебастр тронули кисточкой, где осталась капелька румян. Снаружи еще стоял день, солнце лениво катилось за крыши домов. Выйдя из световой рамы, гарпия перестала быть тенью и превратилась в живое существо.
«Боже, что она ела? Весь рот в красном… По-моему, это гранатовый сок…»
— Я целиком в вашем распоряжении, сударыня. Продолжайте.
С иронией тоже вышло не очень.
— Эта женщина…
— Профессор Горгауз? — он сразу понял, о ком идет речь.
— Да. Она… По-моему, она не слишком расположена ко мне.
Она… По-моему, она не слишком расположена ко мне.
Кручек расхохотался, забыв, что преподаватель в разговоре со студенткой обязан сохранять достоинство. Никто в университете не называл Горгулью — «эта женщина». А уж о неласковом расположении Исидоры и вовсе не заикались вслух. Просыпались по ночам в холодном поту, это да. Но молчали.
«Не расположена? Голубушка, она тебя ненавидит. И боится. Я сам имел удовольствие наблюдать: ненависть и страх. Вот, копаюсь в первопричинах. Рассказать Хайме? Пусть примет отставку Горгульи с кураторского поста? — во избежание…»
— Вы опоздали. Профессор Горгауз не терпит нарушений распорядка.
— Это может повлиять на качество моего обучения?
— Нет. Не думаю, — Кручек говорил с уверенностью, в которой наблюдательный собеседник легко уловил бы трещинку. Оставалось полагаться на юный возраст гарпии. В молодости ты занят больше собой, чем другими. — На качестве обучения может сказаться ваше личное прилежание. Упорство. Талант, наконец.
— Мой уровень маны. Его ограниченность.
— Ошибаетесь. Есть области Высокой Науки, где низкий уровень маны — залог успеха. Семантика, например. Или ясновиденье. Ясновидцу нельзя тратить много маны, иначе он начнет влиять на будущее. Не спорю, на практикумах у вас возникнут сложности. Но личные отношения учащегося и куратора… Вне сомнений, профессор Горгауз выше таких вещей.
— Спасибо. Вы успокоили меня.
Кручек вздрогнул: теперь ему везде чудилась ирония. Сколько же ей все-таки лет? Двадцать пять? Вряд ли. Кожа свежая, шея гладкая, как мрамор. Жгучие брюнетки рано стареют. Как говорят в песках Кара-Хан, где девицы черноволосы и стройны? Красотки в двенадцать, чистый восторг в тринадцать; матери в пятнадцать — и уродливые мегеры в двадцать пять.
Агнешка была шатенкой. Всегда хотела перекраситься в черный. Собиралась, мечтала, подбирала состав… Не успела. Когда ее хоронили, шел дождь. Земля размокла, мы шли за гробом, спотыкаясь. Маленького Яцека оставили с кормилицей…
— Еще вопрос, мастер. Когда вы смотрели на меня — там, в аудитории… Я вам кого-то напомнила, да?
— Да. Мою жену.
— Она жива?
— Нет.
— Я так и думала.
Ему захотелось ударить гарпию. Со всей силы, кулаком. Наотмашь. Чтоб хрустнули перья. Чтоб кровь, а не сок граната, или что там у нее на лице. Она, значит, так и думала? У нее вопросы? В душу лезем? — с острыми когтями…
Гарпия сгорбилась и нахохлилась, будто почуяв его ярость.
— Не сердитесь, мастер. Я не хотела вас задеть. Примите мои соболезнования. Просто… Это случается. Люди видят в нас своих близких. Чаще — утраченных близких. Им чудится, что мы похожи…