И нате вам с добрым утром!
— Марго, карга трухлявая!
— Выходи!
— Хватит бока пролеживать! Костлявую проспишь!
— Оглохла?! Разговор есть!
Бабушки дома не было. Вчера вечером она отправилась навестить двоюродную сестру, тетку Летицию, которая жила на другом конце города — и осталась у нее ночевать.
Вчера вечером она отправилась навестить двоюродную сестру, тетку Летицию, которая жила на другом конце города — и осталась у нее ночевать. Горластые визитеры этого, разумеется, не знали — и вопили под окнами, словно ослы с чертополохом не во рту, а в заднице.
«Не угомонятся», — осознал парень.
Со скорбным вздохом он выбрался из-под одеяла, натянул штаны и босиком зашлепал в бабушкину комнату. Здесь старушка ночевала вместе с Гердой. А главное, тут имелся миниатюрный балкончик, сплошь заставленный вазонами и горшками с цветами.
«Надо сказать, что бабушки нет. Или послать к Нижней Маме. Пусть чешут пятки…»
Его опередили. Сунувшись в коридор, парень заметил Герду — сводная сестра бурей влетела в каморку Келены. Непоседу всегда поражала бесцеремонность девчонки. Когда Герда хотела что-либо сделать — обычно какую-нибудь пакость — она избирала кратчайший путь и двигалась по нему с целеустремленностью стрелы, пущенной в мишень. Вот и теперь: душа Герды желала простора, тесный бабушкин балкончик ее не устраивал — и нахалка без малейшего стеснения вломилась к гарпии.
Кристиан представил себя на месте сестры. Вот он вламывается к Келене, застает ее в постели… Уши его задымились, и он поспешил нырнуть в комнату бабушки.
Герду он услышал раньше, чем выглянул на улицу.
— Чего разорались?! Петух отпущения в темечко клюнул?
В звонком голосе девчонки улавливались знакомые интонации. Небось, Марго до седых волос отшивала назойливых ухажеров, горланивших серенады под ее окнами. Если верить кумушкам, у бабулечки-красотулечки от кавалеров отбою не было… Встав у перил, между резедой и бальзамином, Кристиан протер глаза, засмеялся, решив, что похож на сову, разбуженную среди бела дня, и глянул вниз.
Под балконом, кипя от раздражения, топтался конопатый толстяк. По случаю выходного он принарядился — красная роба навыпуск и жилет из свиной кожи. Шаровары цвета свежего навоза были заправлены в низкие сапоги. Из закатанных рукавов торчали ручищи-окорока — тоже веснушчатые, поросшие жестким рыжим волосом.
Толстяк сопел и сплетал корявые пальцы, хрустя суставами.
Рядом переминались с ноги на ногу два мордоворота. В сравнении с ними толстяк выглядел карликом. Отвечать девчонке никто не спешил, что Крису сразу не понравилось. Конопатого он знал хорошо. Иржи Хамусек по прозвищу Хомяк, домовладелец. Мордовороты — сыновья. Вокруг семейной троицы кучковались зеваки. Из окон выглядывали недовольные соседи. Окажись внизу кто другой — помоями бы облили.
Однако при виде Хомяка праведный гнев скисал молоком на жаре.
— …повылазило! Нету бабушки, ясно вам? Нету!
— Дура мелкая, — угрюмо констатировал Хомяк. — Мясо с языком. Нет бабки, зови квартирантку вашу. Бабу летучую.
— Спит она.
— Буди!
— Это еще зачем?
— Пусть барахло собирает и мотает отсель! Поняла?
— Сам мотай! Мотыля не потеряй! — не задумываясь о последствиях, отбрила девчонка. — Бабушка тебе за жилье платит? Нет, ты скажи — платит?!
— Ну, платит, — признал честный Хомяк.
— Вот и катись! Кого хотим, того и подселяем!
— Поговори мне, шмакодявка! Бабы летучей чтоб к вечеру не было!
У Кристиана сжались кулаки.
Он молчал, не спеша вступать в перепалку. Герда пока и сама справлялась.
— Ой-ёй-ёй, напугал! — девчонка состроила презрительную гримаску. — А то что будет?
— Кукиш будет!
— С маком! — хором поддержали сыновья.
— Дом мой! Выкину ваше кубло на улицу, и вся недолга! Чтоб добрым людям жить не мешали!
Пререкаться с двенадцатилетней соплячкой для Хамусека, человека солидного и зажиточного, было унизительно. Но вокруг собралась толпа, и Хомяк решил дать пояснения. Не для вертихвостки — для людей. Он ведь не с бухты-барахты явился. Есть причина. Серьезная причина. Пусть проникнутся и осознают.
Глядишь, и до шмакодявки дойдет.
— Это кто мешает? Это мы мешаем?! — задохнулась от возмущения Герда.
Она набрала в грудь побольше воздуха, чтобы высказаться — от души, от сердца, в Вечного Странника, в Нижнюю Маму. Но домовладелец опередил ее.
— Жалуются люди, — заявил он. — На летучую вашу. Дитёв она пугает. Шум от нее, беспокойство. Блохи, опять же…
— И курятником воняет! — поддакнул кто-то.
— Раз народ жалуется, я меры принять обязан. Вот и принимаю. Передай квартирантке: кыш! До вечера срок даю.
— Врешь! — на Герду речь толстяка впечатления не произвела. — Кому она мешает — пусть скажет! Выйдет и скажет. А брехни я тебе сама с три короба намолочу! Хочешь? Начну с твоей гулящей супружницы…
— Придержи язычок, дура! — принял сторону Хомяка бородач в форме городской стражи. На его плаще были вышиты золоченые ворота — место, предназначенное к охране. — Хозяин в своем праве. Раз тварь мешает, должна съехать. И конец разговору.
Стражников в толпу затесалось трое, и все знакомые: бородач-старшой, Тибор Дуда с верной глефой — и вислоусый Густав с арбалетом на плече. По уставу воротники-караульщики обязаны хранить арбалеты в башенных арсеналах, а не таскаться с ними по улицам. Но сейчас Густав нес оружие из починки.