— В чем дело? — Кручек вышел из «кабинета».
На пороге топтался лейб-гвардеец. Горбатый нос, густые усищи, глаза выкачены, будто в пожизненном приступе бешенства, — вояка, считай, сошел с батального полотна. В библиотеке ражий детина смотрелся, как жеребец в консерватории.
У ног его, царапая коготками голенища сапог, приплясывал двухвершковый пропуск, мохнатый и ушастенький. Таких на вахте выдавали гостям, не смыслящим в Высокой Науке, чтоб не заблудились.
— Сударь Кручек! На вас последняя надежда! Вы должны… нет, вы обязаны знать…
— Что именно?
Ребенком Матиас Кручек мечтал служить в королевской гвардии. Но даже в детстве он не хотел, чтобы его трясло от волнения, как шикарного визитера.
— Гарпия! Где она?
— Здесь, — пожал плечами доцент. — Извольте…
Щелчком пальцев он развоплотил ширмы «кабинета». Завидя Келену, детина впал в откровенную истерику. Достигнув цели поиска, он вдруг превратился в сорванца, которого обстоятельства — и строгий папаша с ремнем — вынуждают сознаться в неблаговидном поступке.
«Дядюшка Том, мы обнесли ваш сад, — подумал доцент, сочувствуя вояке. — Матушка Барби, мы утопили в пруду вашу собачку. Что ты натворил, красавец?»
— Больной… я о мэтре Биннори!.. так вот, больной…
— Умер? — ахнула тетушка Руфь.
. так вот, больной…
— Умер? — ахнула тетушка Руфь.
— В кризисе? — спросила Келена.
— Выздоровел? — без особой надежды предположил Кручек.
Лейб-гвардеец вздохнул. Испуганный его вздохом, пропуск кинулся наутек, скрывшись под стеллажами. Закрученные концы усов поникли в отчаянии, пуговицы потускнели. Конец ножен шпаги нервно дергался, будто песий хвост.
— Сбежал. Удрал наш больной…
Гарпия ударила крыльями, оставаясь на месте. Крылья загремели, как медные тазы. На этот раз тетушка Руфь и не подумала делать студентке замечание. Гримаса ярости исказила лицо женщины-птицы. Казалось, она сейчас ринется на лейб-гвардейца и разорвет его на мелкие кусочки.
Кручек вздрогнул. Что-то ужасное поднималось из гарпии. Словно чудовищная, могучая старуха восставала из глубин пернатой красавицы, заполняя Келену, как рука — перчатку. Наверное, это был гнев. Он и не знал, до чего страшна гарпия в гневе. «Свиреп, когда спровоцирован,» — вспомнился девиз Горгаузов. Похоже, Джошуа Горгауз был отчаянно храбр, если воевал с этим племенем, а после служил королевским маршалом на Строфадах…
Уши обжег дикий визг:
— Идиоты! Бездельники! Я ведь предупреждала!
— Так точно! — отрапортовал лейб-гвардеец. — Предупреждали!
И добавил с тоской:
— Виноваты…
* * *
Абель Кромштель был безутешен.
Ничего не помогало. Призраком он бродил по дому, пытаясь будничными занятиями приглушить угрызения совести. Начал стряпать ужин — бросил. Взялся подметать в гостиной — швырнул веник в угол, сел на пол и заплакал. В пустом доме рыдания звучали ужасно. Словно кто-то передразнивал несчастного слугу, насмешливым эхом разгуливая из комнаты в комнату.
Очень болела голова. Затылок раскалывался, будто там бесы горох молотили. У мэтра Томаса оказалась тяжелая рука. Но Абель ни словечком не обвинил поэта в своем несчастьи. Во всем виноват он сам, дурень Кромштель, и никто иной.
А ведь гарпия предупреждала…
«Она была права, — записал он позже в дневнике, когда умытый, с покрасневшими от слез глазами, сел за стол в кабинете. — Она сразу, после первого же сеанса, сказала: ждите кризиса. Когда точно? — неизвестно. Может, ночью. Хотя вряд ли. Может, завтра. Может, через неделю. Десять дней — максимум. Наблюдайте и храните бдительность. Я спросил у нее: «А как мы узнаем, что это — кризис?» Узнаете, рассмеялась она. Я не знаю, как пройдет кризис у мэтра Биннори. Паразит проявляет себя по-разному, в зависимости от ближайших якорей. Но едва начнется, вы не ошибетесь.
Уж поверьте моему опыту.
Не думаю, что в ее годы есть шанс большой опыт. Но она говорила так убедительно… Я не стал спрашивать, кто такой паразит, и что такое якоря. Странное дело: я верил ей. Если эта полуптица не желает объяснить — значит, не надо. Я только поинтересовался, что делать в случае кризиса. Звать меня, сказала она. Сразу посылать за мной. Кризис выглядит необычно. Но в целом — это хорошо. И вот что еще… Вы не справитесь сами. Даже если кризис пройдет без эксцессов (она сказал как-то иначе, но я не запомнил), кто-то должен остаться с больным, пока пошлют за мной. Она критически осмотрела меня и хмыкнула: Абель, я не уверена, что вы совладаете с мэтром…»
Перо скрипело и брызгало чернилами.
Присыпав написанное песком, Абель взял второй лист. Он знал, что пишет невнятно, от волнения забывая четко оформить: кто сказал, что сказал… Местоимения плясали, как шуты на карнавале. Текст напоминал черствую лепешку — если с голодухи, то сгодится, но украсить праздничный стол… Ничего, успеется. Перепишем заново, а это — черновик. Первая помощь. Удивительное суеверие: пока длится дневник, с Биннори не произойдет ничего непоправимого.
Ты глупец, Абель. Ты — книжный червь, душа чернильная.
«Капитан Штернблад приказал гвардейцам остаться в доме. Вы поступаете в распоряжение Кромштеля, велел он. За больного отвечаете головой. Псоглавец предложил свои услуги, но капитан не согласился. Он хотел, чтобы псоглавец находился при нем. Или решил: если кто-то ответит головой за мэтра Томаса, пусть это будет человеческая, а не собачья голова.