«Ядро» грохнулось на мостовую, разлетевшись вдребезги. До толпы кувшин не дотянул каких-нибудь десяти шагов. Дым повалил гуще, скрыв половину улицы. Запахло паленой шерстью, сандалом и уксусом. В клубах мелькнул край халата, чалма, носище, похожий на баклажан, глаз размером с чайное блюдце…
— Хо-хо! — басом сказал дым.
И добавил с подозрительным удовольствием:
— Хе-хе!
Во всем квартале задребезжали стекла. Взвыли коты на трубах. Загалдели, улетая прочь, голуби. С деревьев посыпались листья.
— Жинд, — сказал Витасик, дергая мать за руку. — Мама, жинд!
— Джинн! — откликнулся дружный хор. — Бежим!
— Вечный Странник! Спаси и помилуй!
— Это не он, дурила!
— Джинн!
— Спасайся, кто может!
О гарпии забыли. Что может натворить джинн, пребывающий не в духе, догадывались многие. Хорошо, если дворец построит. А если город разрушит? Или, того хуже…
Кое-кто помнил, как в порту вскрыли амфору с затонувшей шхуны, надеясь на старое вино, а вовсе не на Усаму бен-Кокнара, ринувшегося без промедления исполнять тайные желания спасителей. Позже, конечно, порт отстроили. Капитанам сгоревших кораблей выплатили компенсацию. Погибших зарыли на казенный кошт, с почестями. Всем дамам, многажды потерявшим честь, магистрат назначил денежное пособие на младенцев — как один, пухленьких здоровячков, детей несчастного случая.
Джинна же усовестили, сослав в пустыню Кара-Кумыз: рыть каналы.
Вспомнив этот счастливый финал, толпа рассосалась с поразительной скоростью. Вот только что стояли, орали, подбадривая друг друга, готовые рвать и метать, а вот уже глядь — куда и делись-то? Исчезли, как по мановению — и без всякой магии, заметьте!
Впрочем, кое-кто остался.
Баюкая пострадавшую руку, поднялся с земли Кристиан. Дружки Морица справедливо решили, что своя шкура дороже, и счесали пятки. Прохиндея верные кузарьки бросили на произвол судьбы — вон, валяется на мостовой без памяти. Тибор Дуда с перепугу проявил чудеса героизма, замахнувшись на джинна глефой. Стражники, в отличие от шпаны, своего бросать не стали. Честь мундира, знаете ли! Вцепились, костеря на чем свет стоит, поволокли, но Дуда уперся, собираясь воевать.
В итоге задержалась вся троица.
Иржи Хамусек сидел у парадного, рыдая. В давке Хомяк подвернул лодыжку. А сыновья-мордовороты удрали. То, что ненаглядные чада в безопасности, мало утешало домовладельца. Это ж джинн! Ему ж дом — что вам семечки! Собственная гибель не так печалила Хомяка, как призрак скорого разорения.
Гарпия вернулась на перила балкона. Рассчитывала, что успеет улететь? Знала, что у ее племени с джиннами особые отношения?
Выяснить правду не удалось. Едва оформившись, джинн заколебался. Чалма стекла на мостовую струей оливкового масла. Расточился, развеялся по ветру халат. Хмыкнув, сгинул нос-баклажан. Грозный гигант — зыбкий образ — дымная кисея — редеющий туман…
Ничего.
Даже черепков от разбитого кувшина не осталось.
— Доброе утро, — с мрачной иронией сказала Исидора Горгауз, кутаясь в мантилью. — Вижу, вы тут славно повеселились.
* * *
— Джинн? — икнул Тибор Дуда.
— Иллюзия. Морок, — Исидора мазнула взглядом по стражникам и потеряла к ним всякий интерес. Теперь она смотрела только на сидящую на балконе гарпию. — Мне нужно с вами поговорить.
Пожав плечами, Келена едва заметно скривилась: недавние побои давали себя знать.
— Я не против. Но позже. Сначала надо посмотреть, что с девочкой.
— А что с девочкой?
— Она без сознания. А я не лекарь…
— Я тоже не маг-медикус. Я — бранный маг. Мне читали краткий курс первой помощи.
— Вовремя пришли, сударыня! — Иржи Хамусек утер слезы кулачищем. — Завтра бы вы эту пташку уже не застали…
Едва домовладелец уразумел, что разрушение частной собственности отменяется, к нему вернулась привычная хамоватость.
— Она останется жить у нас, — Кристиан уставился на Хомяка, как на заклятого врага. — Иначе…
— Иначе что?
— Иначе скажу, что это ты в Герду камень кинул. И донос напишу. Лично…
Он сосредоточился, вспоминая.
— Самому обер-квизитору фон Шмуцику. Мало не покажется!
— Да ты!.. да я!.. Щенок! — задохнулся от негодования Хомяк. — Всю вашу семейку!.. к ногтю!..
— Помолчите, милейший, — холодно бросила Исидора. — У меня от вас голова болит.
Толстяк прикусил язык. Горгулья свечой взмыла вверх — плеснули, грозя пожаром, крылья багряной мантильи — и опустилась на балкон рядом с гарпией. В следующую секунду она уже водила ладонью у лица бесчувственной Герды.
— Жива. Кажется, сотрясение. Средней степени, по шкале Скультетуса. Ее надо перенести на кровать.
Отчего профессор во второй раз не воспользовалась левитирующим заклятием, никто не знал.
Отчего профессор во второй раз не воспользовалась левитирующим заклятием, никто не знал. «Возможно, — предположила гарпия, — при сотрясении левитация противопоказана?» К счастью, маленькая цветочница оказалась легче перышка. Или это Исидора была сильнее, чем сулила ее внешность? Взяв раненую на руки — из Кристиана сейчас вышел бы аховый помощник, да и гарпия находилась не в лучшей форме — профессор без труда уложила ее на кровать.
Убедившись, что дыхание не вызывает опасений, а кровь остановилась, Горгулья вернулась на балкон.