— Опять бизнесмена укокошили, — вздохнула тётя Фира.
— Он не дожил до тридцати лет, — безысходно сообщил ей Благой. — У него остались жена и маленький сын…
— Вот здесь он… свой последний бой принял… — раздался за кадром голос недавно плакавшей женщины. — Видите, стена разворочена, тут дырка от пули была… милиция вынула… Это Миша из пистолета отстреливался… защищался… Извините…
Голос женщины задрожал и сорвался. Она стояла у приоткрытой стеклянной двери в кабинет и опиралась на стену, прижимая к лицу смятый платок. Экран древнего телевизора мерцал и рябил, но тётя Фира даже без очков различила возникшую надпись: «Инесса Шлыгина, вдова».
— А зохн вэй агицен паровоз!.. — вырвалось у неё. После чего она вскочила на ноги, обеими ладонями захлопнула себе рот и так, стоя, досмотрела до конца всю передачу.
Рядом с Инессой появился гигант в камуфляже, чуть не лопавшемся на полноватой фигуре. Он обнял женщину и протестующе выставил в объектив пятерню: такое горе у человека, а вы с камерой лезете!
— Орудие преступления было столь же чудовищным, как и вся расправа, случившаяся в этих стенах, — деликатно отворачиваясь от Инессы, продолжал Благой Он был трагически небрит и вообще имел вид проведшего всю ночь на ногах. Однако микрофон держал точно боевую гранату: — Мы помним, кого в древности распинали гвоздями… Вот и мне только что показали ржавый гвоздь, оборвавший жизнь человека трудной судьбы, делавшего добро… Мужа, отца…
Камера показала лучащееся рассветным солнцем окно кабинета и пустое кресло возле компьютера. Оператор быстро изменил фокус, и кресло стремительно приблизилось — так, словно что-то летело к нему от двери. И стало видно, что на высокой кожаной спинке тоже запеклись подозрительные потёки. А на крышке стола стояла в рамочке трогательная фотография улыбающегося двухлетнего мальчика.
— …Но пусть не торжествуют победу те, кто, подослав к Михаилу Шлыгину киллера, хотел вместе с ним убить и нашу надежду, — непреклонно возвестил с экрана Благой.
— …Но пусть не торжествуют победу те, кто, подослав к Михаилу Шлыгину киллера, хотел вместе с ним убить и нашу надежду, — непреклонно возвестил с экрана Благой. Теперь он стоял на покрытом тающей жижей газоне, а за спиной у него проносились по Варшавской улице автомобили и виднелись раскрытые автоматические ворота. — Им не вытравить семена красоты, разума и добра, во множестве посеянные покойным. И вот первое тому свидетельство: самоотверженная работа на благо общества и страны, которой так много сил отдал ушедший, будет продолжена. Я говорил сегодня с теми, кому выпало сменить у руля погибшего капитана…
Тётя Фира выключила телевизор так, словно он был миной с дистанционным взрывателем, и принялась судорожно одеваться на улицу. Она не особенно понимала, что делает, — только то, что оставаться в квартире вдруг сделалось физически невозможно. Она натянула тёплые чулки, механически всунула ноги в резиновые боты, с ужасом огляделась вокруг — и почти бегом ринулась в коридор, шарахнувшись от двери, за которой спал её постоялец. В руках у тёти Фиры болталась синяя капроновая авоська, тоже подхваченная помимо всякой мысли, просто потому, что без неё она давно уже не представляла себе ежедневных «выходов в свет».
По счастью, коммунальный коридор был пуст, и тётя Фира выбралась на лестницу, не наткнувшись ни на кого из соседей. Потом за спиной тяжело бухнула, закрываясь, пропитанная сыростью дверь подъезда. Тётя Фира зажмурилась от яркого света и остановилась, тяжело дыша и пытаясь собраться с мыслями.
То, что её жилец некогда звался Костей, носил фамилию Иванов и был приятелем Киры, — это она поняла в самый первый день его появления. Поняла, но ни о чём не спросила, нутром ощутив: лишние вопросы этому человеку задавать определённо не стоило… если только она не хотела потерять его из виду навсегда. Она не захотела. И долгое время считала его чуть ли не подарком судьбы, доставшимся ей на старости лет. И вот вчера, то есть вообще-то совсем даже сегодня, он явился домой в половине третьего ночи, и она как ни в чём не бывало зашила глубокую огнестрельную борозду у него на плече. А потом, запершись в ванной и чувствуя себя бойцом незримого фронта, отстирывала тельняшку и свитер, пропитанные кровью и провонявшие порохом. Уж этот-то запах она пока ещё не забыла. Шма-Исраэль!.. Погубитель Кирочки, павший — согласно Благому, от рук наёмного убийцы — в день её смерти. И Кирочкин невенчаный муж с жуткими пустыми глазами и разорванным пулей плечом… Её, тёти-Фирин, жилец Алёша… О, шма-Исраэль…
И ведь — если положа руку на сердце — все эти месяцы она ЗНАЛА. Что он такой же инженер-электрик, беженец из Киргизии, как сама она — Мата Хари. Тарасику шею чуть не свернул. Валю Новомосковских с дружками по одной половице ходить выучил. Тане Дергунковой какую-то бутылку угрохал, после чего она производство своё на квартиру к сожителю перенесла… Некоторые снегирёвские художества тётя Фира видела сама, об остальных ей рассказывали. Киллер… Наёмный убийца… Тётя Фира попробовала примерить ужасное слово к Алёше. Её Алёша!.. Нет!.. Изгадал изгадаш шмей рабо…