Уже надев куртку и взявшись за ручку двери, Борис Благой услыхал настырный телефонный звонок.
— Нет в жизни счастья!.. — простонал он и схватил трубку. — Благой!..
Одно добро — второй аппарат он давно уже поставив в прихожей. Поскольку звонки вроде нынешнего — в самый момент выхода из дома, причём когда надо уже не то что идти, а натурально бежать, — заставали его далеко не впервые, и мчаться в уличной обуви назад в комнату…
Голос был женский, вроде бы незнакомый. Но нет бы ошибиться номером — всё по тому же закону стервозности спрашивали Бориса Дмитриевича.
— Я — Борис Дмитриевич, — отозвался Благой не очень дружелюбно. И через мгновение понял, что зря.
Звонила учительница сына, причём, видимо, непосредственно из учительской — Благой отчётливо слышал и другие громкие голоса.
— Да-да, очень приятно… — пробормотал он, с омерзением чувствуя, как превращается из известного на весь город журналиста-разоблачителя в самого заурядного обыватёлишку. Того самого, который «без бумажки ты какашка». Родителя непутёвого сына. Которому полагалось беседовать со школой не просто дружелюбно, а всячески подчёркивая рабскую от неё зависимость…
— С мамой я уже разговаривала, а теперь и с папой поговорю… — Благой неслышно вздохнул. Начало ничего хорошего не предвещало. «Скажи, скажи ему всё, что думаешь!» — услышал он другой голос в трубке. — Извините, у нас тут шумно… — вновь заговорила первая учительница. — Я бы не стала звонить, но мы сейчас Диму видим в окно. В классе его опять нет, а около школы — вот, прямо сейчас видим, пожалуйста, слоняется. Что будем делать, дорогой папаша?
Так хотелось послать их всех подальше, а вместе с ними и собственного сына, который накануне весь вечер вроде бы сидел при включенной настольной лампе и делал уроки. А может, только вид делал, а не уроки…
— Да? — всё-таки удивился Благой.
И решил не выдавать своих сомнений врагам: — Он вчера готовил уроки, я сам проверял…
Ему хотелось крикнуть: «Всё! Ни минуты больше нет, и так уже опоздал, важная деловая встреча!» Ну действительно, тоже называется, педагоги. Чем любоваться на сына в окно и кляузничать домой, открыли бы форточку и рявкнули на троечника как следует… А вот ничего не поделаешь — приходилось тянуть дурацкий разговор, с тоской думая о потерянных минутах.
— Я знаю, вы человек очень занятой, мы ваши статьи даже в учительской обсуждаем, и я так надеялась, что ваш сын тоже… но вот и другие учителя говорят: с плохой компанией ходит… Знаете, они там все чего-нибудь курят… Просто чтобы вы понимали.
Благой наконец увидел шанс закруглить разговор и воспользовался им, постаравшись соединить в голосе отцовскую решимость и родительское заискивание перед школой:
— Очень хорошо, что вы позвонили, спасибо большое. Я разберусь, я обязательно с ним разберусь. Больше прогуливать Дима не будет, я вам обещаю.
Трубка водворилась на место. Борис Дмитриевич поспешно захлопнул за собой дверь (пока, тьфу-тьфу-тьфу, ещё кто-нибудь не позвонил…) и торопливо нажал кнопку вызова лифта. Время было уже, так сказать, в минусе…
Фирма, куда он спешил, называлась женским именем — «Инесса». Находилась она в конце Московского, где-то между самим проспектом и Варшавской улицей. Через весь город тащиться. Точнее, под городом, в метро, потому что у редакционной машины аккурат нынче утром полетел диск сцепления, а собственные «Жигули» Благого, облезлые от жизни на улице, не прошли техосмотр, и он боялся гаишников. И вообще, думать надо было, прежде чем высмеивать их на весь Питер в той передаче, так ведь если бы знать, где соломку стелить… Путь от дома до метро, полтора квартала, он почти пробежал, и при этом не переставая думал о школе, о сыне и о том, как нескладно последнее время всё происходит. Пороть — поздно, а разговоры не помогают… Благой даже пробовал советоваться со знакомым детским психологом. Тот углубился во фрейдистские дебри, но никаких конкретных советов не дал. Хотя Благой и сам понимал, что полезного совета, пожалуй, не дали бы ни Фрейд, ни Фромм, ни Песталлоцци. «Это наш самый смелый теоретик», — сказал учёный корреспонденту, показывая коллегу, увлечённо рубящего под собой сук. Ничего не поделаешь, нужно выкручиваться самому…
Уже несколько лет в транспорте его узнавали. С тех пор, как после серии громоподобных статей в «Петербургских ведомостях» его позвали в постоянные ведущие воскресной телевизионной передачи «Прошу к барьеру». Стоило ему войти в вагон метро, в трамвай, троллейбус, как он ощущал на себе чей-нибудь любопытный взгляд. Особенно если пассажиров было не слишком много. Иногда с ним даже здоровались, не скрывая улыбку — полузастенчивую, полусчастливую. И Благой представлял, как вечером эти люди воодушевлённо рассказывали домашним: «Сегодня еду в метро, а рядом — сам Борис Благой стоит». САМ…
В этот неудачливый день случившееся узнавание прошло по худшему варианту. Еще на эскалаторе к нему повернулся человек с узким, удивительно скучным лицом, типичный зануда.
— А ты, извиняюсь, Борис Благой, точно ведь? — осведомился зануда.
И хотя Благой постоянно твердил себе, что в таких случаях нельзя признаваться, а надо вежливо и настойчиво твердить что-нибудь типа: «Вы ошиблись, а кто это вообще такой?», в этот раз, занятый своими мыслями, он согласно кивнул. Зануда тут же к нему прилип, точно банный лист к заднице. Вошел следом в вагон, встал у дверей и принялся, стараясь перекричать шум движения, рассказывать бесконечную, как зубная боль, историю про то, как его «кинул» собственный брат.