«Обещать не буду, — сказал ему Скунс. — Поразмыслю…»
«Что значит — поразмыслишь?» — удивился дядя Кемаль.
«Проверю, правду ли твой Базылев мне тут про него насвистел».
И вот тогда сын честного астраханского бахчевода совершил непростительную ошибку. Он доверительно наклонился вперёд и тронул собеседника за колено:
«Йэ-э-э-эй… Больно много Скунс размышляет… Слишком много, дорогой».
Карие, замаскированные контактными линзами глаза смотрели на него в упор. Ни одно Доверенное Лицо в любой цивилизованной стране мира не допустило бы подобного. Но, как известно, заграница нам не указ.
«Очень, очень уважаемые люди обращаются к Скунсу, просят помочь, — продолжал читать нотацию дядя Кемаль. — А Скунс что? Йэ-э-э-эй… То вовсе к чёрту пошлёт, как прошлый раз… ай, какого хорошего человека обидел… то кобениться начинает, размышлять, видите ли, о чём-то собрался… Люди, они ведь тоже думать начнут, дорогой. Они скажут: не так он хорош, этот Скунс, как нам Кемаль Губаевич расписывал. Врёт, наверное, Кемаль Губаевич, обманывает. Обещать обещает, а сделать не может. Лучше уж мы к нему больше обращаться не будем, да и другим отсоветуем.
Лучше уж мы к нему больше обращаться не будем, да и другим отсоветуем. У нас, Алла баерсэ, найдутся и другие, кого можно о помощи попросить…»
Киллер был по природе не вспыльчив. Он смотрел на дядю Кемаля и усмехался углом рта. Видимо, создатель досье полагал, будто разветвлённая система сбора информации имелась у Скунса только на Западе. А в России он проглотит всё, что ему ни испеки.
«Поразмыслить надо», — повторил он спокойно.
На другой день компьютер принёс первые отклики. Как он и ожидал, аналитики были единодушны. Никакого компромата (если не считать таковым очевидную слабость к женскому полу) за Плещеевым не числилось.
То есть, по логике вещей, следовало переходить на запасную ветвь отлаженного алгоритма. Удостовериться, что фальшивка вправду происходила от человека по фамилии Базылев. И наказать этого человека самым доходчивым образом в назидание всякому, кто ещё попытается обманывать Скунса.
Так он и поступил бы, не будь у него в этом деле своего кровного интереса. Трудно соблюдать все правила когда касаются личного. Тут не то что правилами пренебрежёшь — фундаментальные рефлексы, бывает, отказывают. Вот и Скунс отложил немедленное возмездие и собрался чуточку «попасти» Плещеева самолично: надо же выяснить, что за мышиные танцы происходят вокруг. Его собственный имидж мог в результате несколько пострадать, но Скунс решил на это временно плюнуть.
Ночью серы не только все кошки, это касается и автомобилей. Мышастая «Нива» одолевала подъём за подъёмом, ненавязчиво следуя за голубой «девяткой» Плещеева. Она никому не внушала необоснованных подозрений.
Двадцать с лишним лет назад родители Серёжи Плещеева были молоды и здоровы и очень уважали долгие прогулки по вечерам; в результате их сын неплохо знал тогдашнее Токсово. Посещали они и Большую Озёрную, и Сергей Петрович помнил, что по этой улице уже в те времена лучше было ездить на грузовике. Он много раз видел, как «Москвичи» с только что появившимися «Жигулями» натужно карабкались по довольно крутому подъёму, стараясь не ободрать брюхо на каменистых колдобинах. После каждого дождя вниз по улице весело мчались ручьи, и в плотном песке проявлялись всё новые «подводные камни». Чуть пониже большого зелёного дома — дачи академика Новикова — легковушки опасно кренились, объезжая глубокую яму. Серёжин папа хмурился и предрекал, что когда-нибудь здесь кувырнётся академикова бежевая «Волга». Вот тогда-то, говорил он, улицу и заасфальтируют.
С тех пор минула почти четверть века, академик почил, Ленинград стал Петербургом, а улицу в порядок не привели. Наверное, потому, что благодаря опытному шофёру бежевая «Волга» так и не кувырнулась. В водительских качествах Плещеева Даша нимало не сомневалась, но всё-таки посоветовала ему заезжать с другой стороны. Мимо подстанции, потом берегом Кривого озера и вверх по переулку. Там тоже был подъём, но не такой крутой и размытый.
Сворачивая с шоссе, Плещеев наказал себе не забыть и спросить Дашу, гоняют ли ещё по переулку коров. Или теперь в Токсове их никто уже и не держит?..
Серую «Ниву», последовавшую за ним с выключенными ходовыми огнями, Сергей Петрович не заметил. Во-первых, потому, что её владелец этого не желал. А во-вторых, Плещеев думал о Даше и волновался, точно мальчишка перед первым в жизни свиданием. Укоризненный образ Людмилы, как он и предвидел, успел потускнеть и отодвинуться на задний план бытия. Людмила была вчера и будет завтра. Здесь и сейчас существовала только Даша. Дашенька… И две свечи на столе, накрытом для небольшого ужина и долгой беседы… Однажды Сергею Петровичу попалась на глаза статья с рассуждением театрального критика, чем, мол, Дон Жуан так покорял женщин.
А вот как раз тем, что каждой из своих мимолётных избранниц принадлежал безраздельно и целиком. Пусть на краткий миг, но — весь с потрохами. И женщины это безошибочно чувствовали во все времена…
Фары «девятки», включённые на дальний свет, выхватили из темноты высокий сетчатый забор и за ним — округлые серые туши трансформаторов, увенчанных белыми фарфоровыми коронами. «Подстанция! — сообразил Плещеев. — Ну слава Богу, в нужном месте свернул». В это время в ярких лучах фар замелькал растрёпанный мужской силуэт. Мужчина суматошно взмахивал руками и куда-то спешил неровным ковыляющим шагом. Пока Плещеев раздумывал, что неведомому субъекту явно следовало бы поменьше пить, растрёпанного мужика нагнал второй, видимо оторвавшийся от той же бутылки. Нагнал, сцапал за плечо… и начал зверски волтузить. Первый принялся отбиваться. С дороги они при этом не уходили — наверное, при свете фар драться было сподручней, чем в темноте.