— Обязательно, Александр Иванович… — пролепетала Наташа. Багдадский Вор стоял по-прежнему навытяжку, с застывшим деревянным лицом, и от этого ей было очень не по себе. Когда-то — тысячу лет назад — они с Колей вывернули на пол банку сметаны. Виновата была Наташа, но мамин подзатыльник достался Коле, взявшему вину на себя. Наташа помнила, какое было ощущение. Гораздо хуже, чем получать выволочку самой.
— Ступай, — тихо сказал Саша Багдадскому Вору. Толя дёрнулся с места и молча вышел за дверь. Алла зло сверкнула глазами и выскочила следом за ним. Лоскутков немного постоял в «предбаннике», глядя в окно. Потом тоже ушёл, предупредив Наташу:
— Будет если кто шефа требовать, зовите меня. Наташа пообещала и уставилась в экран компьютера, на котором по причине долгого безделья вились и меняли цвет прихотливые петли скринсейвера. Господи, как же некрасиво всё получилось. Она попыталась успокоиться и вспомнить, кто что сказал и каким тоном. Фразу за фразой. Получалось, она была кругом права. В кои веки раз не пожелала молча глотать Алкино высокомерие. Не ноги же, в конце концов, позволять об себя вытирать. А с фамилией — это уж, извините, просто «маразм крепчал»…
Но коли так, почему всплывала перед глазами Толина одеревенелая физиономия и становилось муторно на душе? Может, просто следовало выбрать для отстаивания ущемлённой гордости какой-то другой момент?.. А пока все нервные и вспыльчивые из-за приболевшего начальника за дверью — быть умнее и промолчать? Обождать те самые полчаса, сходить за пирожными, вызвать Аллу на дружеский — по возможности — разговор, отпустить пару комплиментов и ненавязчиво изложить свои соображения, только гораздо, гораздо доброжелательнее?..
Наташа вспомнила, как душевно встретил её когда-то Багдадский Вор («Миленькая, ну кому за тебя морду набить?..»), и в носу защипало. Дождётся она теперь, пожалуй, от него такого братского расположения… Даже кофейку небось лишний раз сварить не попросит. Только будет смотреть мимо морозным незамечающим взглядом.
То есть впору пойти удавиться. Или по крайней мере писать заявление «по собственному желанию»…
Жизнь не удавалась, хоть тресни.
Тут приоткрылась дверь кабинета (Наташа даже вздрогнула), и в «предбанник» беззвучно выплыл Кефирыч. Наташа вскинулась навстречу, открывая рот спросить. Кефирыч прикрыл за собой дверь, плутовато подмигнул ей и замогильным шёпотом продекламировал:
Если наш начальник болен,
Секретарь в ответе!
Значит, не было давненько
Секса в кабинете… [13]
Хохма, никак не вязавшаяся с «задержанием опасных преступников» и «серьёзным ранением», могла означать только одно.
С шефом порядок. Вернее, скоро будет порядок. Наташа почувствовала, как отпускает напряжение… и захлюпала носом.
— Ну!.. — Кефирыч тут же оказался рядом и отечески взъерошил ей недавно сделанную (надо же соответствовать!) модную стрижку.
— Семён Никифорович!.. — с отчаянной решимостью выговорила Наташа. — Скажите, пожалуйста… Вот Александр Иванович… и Толя… Громов… Они, наверное, во всяких… опасностях вместе были?
— А как же, обязательно были, — не понимая, куда она клонит, удивился великан. Потом сообразил: — Да что случилось, ребёнок? Выкладывай уж.
И Наташа выложила. Судорожно и бессвязно. Пропустив мимо ушей «ребёнка», не особенно льстившего её самолюбию. Перескакивая с одного на другое и торопясь поделиться с мудрым взрослым человеком, которым ей неожиданно показался Кефирыч. Фаульгабер внимательно слушал.
— Ты только в голову не бери, — просто сказал он наконец. — Знаешь, как говорил царь Соломон? Всё это пройдёт. Даже на колечке, говорят, написал… — И мечтательно улыбнулся, зажмурив маленькие голубые глаза: — Если честно, давно пора выбрать денёк — и на природу… В пампасы… Ты, meine Hertzlein, из «помпы» стреляла когда-нибудь?
— А… это что такое?..
Для неё, читавшей в детстве книжки про море, «помпа» была токмо и единственно насосом для выкачивания воды из корабельного трюма. Наташа неуверенно улыбнулась, и Кефирыч подумал, как легко переходит юность от отчаяния к надежде. Ему бы такую способность. Ещё он подумал о том, что некоторых длинноногих блондинок следует всё же ловить и отдавать солдатам. В целях общей, так сказать, профилактики…
Вокруг был натуральный лунный пейзаж. Голые скалы и такие же осыпи без каких-либо признаков жизни. Днём солнце раскаляло их добела, а ночью memo уходило сразу и полностью, испаряясь непосредственно в космос.
Сейчас солнце занимало ровно половину небосвода и порывалось испепелить ещё живые человеческие тела. Мёртвым было легче — для них все уже кончилось.
Вначале, на рассвете, их было одиннадцать, и старший лейтенант радировал на базу: веду бой против превосходящих — под триста штыков — сил противника, нужна срочная помощь. База обещала помочь немедля. Это было много часов назад.
Как потом оказалось, помощь в лице трёх БМП действительно вышла. Но до места не добралась, потому что вскорости с одной из боевых машин случилась поломка. Командир отряда не счёл возможным оставить заглохшую машину и идти дальше. Затеяли ремонт…
Бой, чудовищно неравный и нереальный в своей жестокости, шёл к тому времени уже четвёртый час. От одиннадцати спецназовцев осталось шестеро — измотанных, с головы до пяток в крови. Рация надрывалась, вызывая базу: «Когда же будет noмощь?!» — «Не нервничайте, — отвечал с базы комбат, — noмощь идёт…» Потом рацию разбило пулями, и радист, смертельно раненный теми же выстрелами, сполз рядом на камни. Вскоре после этого вдалеке над горами прошли вертолёты. Прошли и исчезли. Никто не послал их на выручку шестерым.