Коля с Наташей тоже сделали себе удочки и ловили плотвичек на булку, сдобренную подсолнечным маслом, Коля иногда насаживал дождевых червяков, но живцом не пользовался никогда.
…Наташа поднялась на верхний этаж и медленно, выдерживая необходимое время, стала спускаться вниз. Если случится невозможное и она жива вернётся домой, она никогда-никогда-никогда не расскажет ни маме, ни Коле, чем занималась сегодня…
Когда она шла по двору к следующему подъезду, ей попалась навстречу хорошенькая белокурая девочка.
— У вас случайно писем нет в пятьдесят восьмую? — приветливо спросила она. — А то давайте, я захвачу!
Девочка чем-то напоминала куклу «Барби» и была моложе Наташи на год или два, но обращалась на «вы», как к человеку уже работающему и оттого заведомо более взрослому. Наташа сразу почувствовала себя матёрой. готовой ко всяким опасным неожиданностям оперативной сотрудницей. Да уж — по сравнению с таким вот существом… тоже, кстати, вынужденным в одиночку ходить по тёмным подъездам…
— Да я вообще-то не с письмами, — сказала она и встряхнула сумку, набитую резаной газетой и кое-чем особенным, нарочно заготовленным для грабителей. — Вот, пенсии дедушкам-бабушкам разношу. Задержали опять, а мы теперь пудами деньги таскай…
— А-а, — протянула «кукла Барби». И отошла, утратив к мнимой почтальонше всякий интерес. Наташа посмотрела ей вслед. Она вообще-то не жаловалась на фигуру, но таких ножек у неё не будет никогда в жизни. Хоть она наизнанку вывернись, приседая и нагибаясь вместе с Аллой на ежедневной гимнастике…
Это был большой «сталинский» дом неподалёку от Московской площади и так называемого «Пентагона». Насколько Наташе было известно, сюда некогда хотели перенести административный центр Ленинграда, а по некоторым слухам — даже правительство тогдашней России. Предполагалось, что в окрестных домах поселятся начальники, и квартиры здесь были, что называется, соответствующие. Перенос центра так и не состоялся, но свято место пусто не бывает: многокомнатные апартаменты, конечно, без жильцов не остались. Фасад дома, вдоль которого двигалась со своей сумкой Наташа, украшали мемориальные доски. В разное время здесь обитали два академика. И писатель, написавший о рабочем классе романы, исполненные социалистического реализма. Тридцать лет назад, когда Наташина мама заканчивала школу, они входили в программу.
Тогда, тридцать лет назад, в здешних парадных, напоминавших готические соборы, наверное, сидели лифтёрши. И медные ручки дверей сияли солнечным блеском Теперь всё запаршивело: исчезли и лифтёрши, и медные ручки, и даже пёструю плитку на полу большей частью сменил однотонный искусственный камень. Монументальные двери хранили следы установки кодовых замков и их последующего выкорчёвывания. Осталась лишь гулкая громадность, из которой даже современный деловой ум не вдруг ухищрялся выкроить местечко под магазинчик и офис. Однако обитали в доме люди явно не бедные. Во дворе стояли машины, там и сям белели переплёты новеньких «пластиковых» окон…
Когда за Наташиной спиной бухнула дверь, она успела до смерти перепугаться и решить: вот оно! началось!.
. — но мимо неё, даже не посмотрев, шмыгнул вертлявый парнишка. Он деловито проследовал в сторону лифта, и Наташа, переведя дух, двинулась следом. Пока она раздумывала, следует ли садиться с ним в кабину, сзади послышались ещё шаги, потом тяжёлое дыхание, и сильная рука рванула сумку за ремень.
Наташа свою ношу не выпустила, её только развернуло кругом, и она увидела нападавшего. Вот тут её чуть не парализовало, потому что она узнала высокого сутуловатого парня и даже вспомнила, где прошлый раз встречала его. В поздней электричке, когда её «обсела» подвыпившая компания и… и неизвестно, чем могло бы кончиться дело, если бы не…
Страх и унижение, пережитые тот раз, вернулись мгновенно. Наташа не вспомнила о Кате, которая теоретически должна была подоспеть ей на выручку. Не вспомнила и о Катиных строгих наставлениях: в случае чего немедленно отдавать всё, отскакивать в уголок и никаких насилий по возможности не провоцировать. Наташа вцепилась в сумку с такой силой, словно та была её единственным достоянием, и краем глаза заметила вертлявого, возвращавшегося от лифта. Он извлёк из кармана выкидной ножик и надавил кнопку:
— Гони бабки, мочка рваная, пока по-хорошему просят…
За спиной рослого возникло ещё двое парней. Их лица тоже показались Наташе смутно знакомыми. Всё вместе напоминало дурной сон. Тот, что держался за ремень сумки, начал замахиваться…
— Эй, с ножичком, — раздался в подъезде спокойный насмешливый голос. — Ты глянь, перо-то не выскочило…
Вертлявый немедленно уставился на свой нож (действительно дешёвый китайский из тех, у которых лезвия иногда застревают) и тем на несколько секунд перестал быть для Наташи угрозой. Двое, отрезавшие ей путь к двери, одновременно оглянулись… Один получил весьма болезненный пинок в колено и с криком отлетел к стене, второму досталось пяткой кроссовки в живот. Такой удар может убить, но Катя, материализовавшаяся в подъезде неизвестно откуда, охламонов щадила. Парня всего лишь отбросило и согнуло, и завтрак, приготовленный заботливой мамой, оказался на полу даже несколько раньше, чем его недавний владелец. До сутуловатого ещё не дошло, что надо удирать без оглядки. Он попытался достать Катю кулаком, не выпуская захваченной сумки. Наташа (сама она была способна лишь тупо фиксировать происходившее) успела заметить Катину усмешку. Кто ж, мол, так нападает, дярёвня!.. Дальнейшее напоминало рядовой тренировочный эпизод, когда Катя безо всяких подлавок «запускала» то Кефирыча, то Пахомова, то Лоскуткова. С той только разницей, что от её фирменного швырка оболтус неминуемо сломал бы шею. Даже если вполсилы. Здоровенный парень с испуганным криком перевернулся в воздухе… По Катиным меркам он упал достаточно мягко.