Той ночью дядя Кемаль не мог уснуть часов до пяти: всё ждал звонка от ребят. Телефон так и не зазвонил, и в конце концов сын астраханского бахчевода задремал прямо в шёлковом домашнем халате и не разбирая постели. Благо кровать у него была такой ширины, что дядя Кемаль вместе с тапочками как раз укладывался поперёк. В его личных апартаментах, естественно, не было и намёка на аскетический колорит квартиры на Оранжерейной. Имидж имиджем, но в частной жизни он предпочитал комфорт европейского образца. Увы, отоспаться не удалось: почти сразу его разбудило прикосновение осторожной руки. Он открыл глаза, полагая, что настало утро и его будит телохранитель, но это оказался не телохранитель.
— Жалко балбесов, — тихо сказал ему седой человек, присевший на краешек трёхспального лежбища. — У них мозгов нет, чтобы думать. А у тебя есть. Тебя мне не жалко… Спокойной ночи, дядя Кемаль…
Он был одет в кожаную куртку и потрёпанные джинсы. Он не носил очков. У него были короткие волосы и спокойные светлые глаза, неопределённо-серые, как зола. И никаких признаков бородки или усов.
И тем не менее дядя Кемаль УЗНАЛ его. И наконец-то уяснил для себя, с кем разговаривал и торговался… Безо всяких посредников…
Дядя Кемаль успел понять и это и ещё многое, но воспользоваться плодами своих открытий ему уже не было суждено. Человек, сидевший с ним рядом, протянул руку. Твёрдый палец толкнул Кемаля Губаевича в грудь, в левую половину. Не очень сильно толкнул. Впрочем, бывшее Доверенное Лицо даже не пробовало защититься.
— Спокойной ночи, дядя Кемаль… — повторил Скунс. Поднялся, вложил что-то в ладонь лежавшему и притворил за собой дверь.
Тикали в углу старинные часы — Биг Бен, по размерам приближавшийся к оригиналу. Мягко светился матовый шар ночника. Ничего не происходило.
Кемаль Губаевич поднёс руку к глазам так осторожно, словно в ней была граната без чеки. Увидел стеклянный патрончик с двумя таблетками валидола, и вдруг ему стало страшно. Бисмаллахи рахманир ирра-хим!.. Он отшвырнул валидол и тяжеловесно вскинулся на локте, царапая пальцами телефонную трубку. Хоть и плохо представлял себе, куда станет звонить…
Перед глазами взорвалась чернота. Никогда прежде он не жаловался на сердце.
…Кто-то позвонил в отделение, и спустя всего несколько минут хмурые взъерошенные милиционеры извлекали из «Ауди» три комплекта мычащей, слабо шевелящейся биомассы.
…Кто-то позвонил в отделение, и спустя всего несколько минут хмурые взъерошенные милиционеры извлекали из «Ауди» три комплекта мычащей, слабо шевелящейся биомассы. Спал, хотя и не очень естественным сном, телохранитель, вольготно раскинувшийся на кресле в гостиной Кемаля Губаевича Сиразитдинова. Катилась по Московскому проспекту неприметная «Нива».
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
ЗАПОЛНЕНИЕ ПУСТОТЫ
Выездное заседание
В больнице, куда отвезла Плещеева «скорая», именно так всё и обстояло. Пересекая просторный вестибюль, Пиновская чуть не налетела на Андрея Журбу, шедшего ей навстречу во главе полувзвода верных сподвижников. Видимо, эгидовцам удалось наконец выжить их из лечебного заведения, уговорив не пугать язвенников и сердечников.
— День добрый, Марина Викторовна, — вежливо поздоровался тихвинский лидер. — Спешу сообщить, что у любимого всеми нами Сергея Петровича температура тридцать семь и четыре. Стул был нормальный…
Пиновская — как всегда, белый верх, тёмный низ, кружевная крахмальная грудка — чопорно кивнула в ответ:
— Здравствуйте, Андрей. Спасибо большое. А про себя хмыкнула: «Вот бы все бандиты были такие воспитанные да образованные. Сплошное удовольствие было бы с ними дело иметь…» Журба, впрочем, искренне оскорбился бы, назови кто его бандитом. Какая ещё банда? Знать не желаем никакой банды. На худой конец — частная силовая структура. А вообще — неформальное объединение. Спортивный зал, джипы, общие интересы. Имеем право? Имеем.
Вестибюль был двусветный, и сквозь окошко в противоположной стене Марина Викторовна видела Катю, гулявшую по больничному садику со Степашкой. Катя была в форменном комбинезоне с эгидовскими нашивками, чтобы самодеятельные борцы за чистоту не пытались гнать её, «собачницу», за ворота.
Пиновская сдала плащ в гардероб и пошла к лестнице. В больнице было несколько лифтов, но пользоваться ими она сочла ниже своего достоинства. Лифты — это для больных.
Когда она поднялась на второй этаж, где помещался рентген, и как раз проходила мимо раздвижных металлических створок, молоденькая медсестра подкатила туда же кресло-каталку с сидевшей в нём совершенно зелёной девицей. Медсестра, очевидно, только начинала работать, и у неё ещё не всё получалось. Кресло стукалось и стукалось правым колесом в обрамление двери, сестричка сердито краснела, больная обречённо и молча вздрагивала при каждом тычке. Когда же кресло наконец удалось зарулить, возникло непреодолимое препятствие в виде сантиметрового порожка перед кабиной.
— Мне никак… — сдалась наконец медсестра. Больная по-прежнему молча слезла с кресла и, прижав ладонью сведённый коликой бок, второй рукой подхватила упрямое кресло. Кабина закрылась, лифт тронулся. «Как она уколы делает, интересно, — подумалось Пиновской, — Наверное, долго-долго примеривается, а потом — как вилкой в сосиску… Ме-е-едленно…»