На изгибе коридора просматривалась дверь в ванную. Если сквозь щели виден свет, значит, занято, если нет — свободно. Горячая вода была только там; соответственно, все четырнадцать душ не только чистили зубы и стирали, но и мыли в ванной посуду. Поди-ка проникни…
Тёте Фире требовалось всего-навсего прополоскать тряпку и вымыть руки после уборки, ибо она, отставной медработник, с грязными руками ничего делать категорически не могла. Однако щели в ванной светились. Когда они погаснут — через час, через два? А потом успеть юркнуть внутрь, пока не опередил никто более молодой и проворный… Выход напрашивался один — идти на кухню…
К этому было не привыкать. Эсфирь Самуиловна взяла мыло, как раз для такого случая лежавшее на полочке в тамбуре, двумя наиболее чистыми пальцами бросила на плечо полотенце и опасливо ступила через порог.
Покойный дядя Андрон не очень грешил против истины утверждая, что в их коридоре можно было сдавать стометровку. Тётя Фира не прошла и четверти пути, когда впереди появился Тарас, мрачный верзила с пышным хвостом тёмных волос. Он подошел к запертой двери ванной и, шарахнув по ней кулаком, так что затрещали допотопные доски, зычно рявкнул:
— Эй! Давай там, освобождай! Что за дела! Утонула?!
— Подождать не можешь, козёл?! — раздался изнутри скандальный женский голос.
«Витя Новомосковских, — поняла тетя Фира. — Да, это надолго…»
— Только и делаю, что жду!.. — не остался в долгу Тарас, — Сидишь и сидишь! Грязью заросла, не отмыться?
— Тарасик, ты же дверь сломаешь, — не выдержала тётя Фира.
— Что?! — Тарас обернулся, блеснув серебряными колечками в ухе, и старая женщина пожалела, что вылезла со своим замечанием. — Я два часа жду, блин, ванны! Паскуда! — крикнул он в дверь. — Взяла моду по полдня плаванием заниматься! В бассейн ходи!
— Я тоже жду, — сказала тётя Фира, понимая, что этого совсем не следует делать. — И вообще, Тарас, что за тон?
— А что тон? Нормальный… — буркнул Тарас. Тётя Фира помнила его робким мальчиком с чёлочкой и в сером школьном пиджачке, с ней дружила его покойная бабушка, которой внучка то и дело подбрасывали родители, желавшие пожить «для себя». Тем и кончилось, что бабушка прописала Тарасика на свою площадь. Теперь он владел угловой комнаткой окнами на мусорник и никакой робостью давно не страдал, но по отношению к бабкиной подруге сохранял какие-никакие манеры. — Из ванны не выгнать, а ещё я не тем тоном…
Скрываясь за углом, тётя Фира слышала, как Тарас с новой силой штурмует дверь ванной, как изнутри ему что-то визгливо кричит Витя, а Тарас поносит её на все корки, мобилизуя необъятные синонимические богатства русского языка.
На дне кухонной раковины можно было найти клад. Густой слой раскисших рожков, морковных очисток, чаинок и прочих кухонных отходов ничем не уступал донным отложениям океана. Только требовался кладоискатель.
Витя (Виктория) и Валя (Валентин) Новомосковских с тогда ещё грудным Серёжей появились в квартире год с чем-то назад, но коммунальный быт их нашествия не перенёс. До них существовал шаткий-валкий, но всё же порядок: по очереди производилась уборка, мылись раковина и плита, вовремя платили за квартиру и за телефон. И так — десятилетие за десятилетием. А теперь…
Тётя Фира выжала тряпку, стараясь не прикасаться к загаженной раковине. Разумеется, можно (и нужно поди…) взять тряпочку, мыло, пемолюкс — и она заблестит.
А спустя час в чистую раковину опять вывалят спитую чайную заварку, следом сольют рис и не потрудятся убрать выпавшие крупинки, а кто-то ещё и плюнет на всё это безобразие. В буквальном смысле. И что, опять мыть?..
«Да я что ж им, служанка?.. — расстроенно думала Эсфирь Самуиловна. — Понукать да покрикивать?..»
Она вытерла руки, взяла мыльницу (оставишь, с мылом прощайся) и пошла обратно в комнату, предвкушая блаженство. Алёшин чайничек действовал безотказно. Не надо больше тащить алюминиевого ветерана на кухню, потом бежать ещё раз, подгадав, когда закипит. И, соответственно, встречаться в коридоре с Витей, Валей, Тарасом или — того не легче — Дергунковой Татьяной из комнаты против ванной.
Эта последняя доводила тётю Фиру даже не хамством и не дремучим невежеством, а хронической, переходящей во врождённую нечистоплотностью. И сожители Танины ей были под стать. Тётя Фира не взялась бы утверждать, что помнила всех, так часто они сменяли друг друга. Но, найдись среди них хоть один, после которого можно было бы без содрогания браться за ручку двери, — она бы такого человека вряд ли забыла.
…Тётя Фира в красках представила, как заварит сейчас ароматный дорогой чай (появившийся в доме опять же Алёшиными стараниями) и сядет в старое кресло у огромного полукруглого окна, из которого хотя и сквозит, но зато…
Она была так погружена в приятные мысли, что, проходя мимо ванной, совершенно потеряла бдительность. Дверь внезапно распахнулась, и в коридор выпрыгнула Витя Новомосковских — выставочный экземпляр фурии, хотя и чисто вымытой, в махровом халате и с полотенцем на голове.
— Умыться уже не даёте, сволочи! — набросилась она на тётю Фиру. — А ещё ленингра-а-адцы!.. Культур-ка аж прёт!.. Пять минут подождать нельзя?!