Котёнок подобрался к подсолнушкам и стал их заинтересованно нюхать. Марина Викторовна развернула любопытную мордочку в сторону блюдца, где подсыхал забытый огурчик:
— Имеет репутацию экстрасенса… Любое внимание к своей персоне якобы регистрирует мгновенно и без промедления удаляется… либо принимает ответные меры… Сан-Фелипе, Анкоридж… Причём не упускает случая поиздеваться над слежкой… Нет, ребята, мне этот человек положительно нравится…
— Кстати о птичках!.. — вполглаза поглядывая на котёнка, вспомнил эгидовский шеф. — Последнюю бачку чуть не забыл рассказать. Две недели назад наши коллеги из Нового Орлеана получили наводку, что, мол, такой-то, по некоторым непроверенным данным, имеет выход на Скунса. Стали они его осторожно окучивать…
— Доверенное Лицо? — с надеждой спросила Пиновская.
— А кто его теперь знает… Так вот, в день «Д» засело это Лицо или там не Лицо в уличном кафе, стало кушать салат из авокадо с креветками и кого-то между делом поджидать. Двое коллег наших, ясное дело, тише воды, ниже травы давятся кока-колой, боятся спугнуть…
— А пальмы на ветру ш-шух… ш-шух… — мечтательно прошептал Саша.
— Тут появляется неустановленный тип невнятной наружности, — продолжал Сергей Петрович. — Сейчас же каким-то образом определяет, что злополучное Лицо имеет компанию, и этак, знаете, демонстративно пугается, а потом с большим тарарамом даёт от сыщиков дёру. Те за ним… Красиво, говорят, удирал, даже не без некоторой элегантности… Заулками, переулками, через всякие там дворики, сметая бельё… и шасть прямиком в одно весёлое заведение. И тотчас, как по команде, вылетают оттуда штук десять стахановок любви и с визгом облепляют несчастных детективов с головы до пят. Пока те, чертыхаясь, из них выпутываются, преследуемого, понятно, уже ни слуху ни духу. Лица, естественно, тоже…
— Увёл, — констатировала Пиновская. Плещеев кивнул.
— Наводчика двумя днями позже нашли в мусорном ящике. Весьма, я бы сказал, мёртвого. Лицо бросило все дела и растворилось бесследно, а ещё через день прямо в пентхаузе грохнули Джулиуса Грегори. Причём, судя по вызывающей наглости исполнения…
— Там тоже отметился наш общий друг, — довершил Саша.
— Я только не совсем понял, — сказал Дубинин- какая корысть была девушкам…
— А очень даже прямая! — Сергей Петрович снял очки и, подышав, принялся протирать линзы платочком.
— Самая бойкая мадемуазель, французская креолка, в участке охотно поведала, как однажды приехала по вызову и нарвалась на садиста. Даже рубчики от хлыста показала… Так вот, еле-еле вырвалась и в чём мама родила сиганула в окошко. Второй этаж, вывихнула ножку, ползёт, плачет и ждёт, естественно, что клиент её сейчас за причёску обратно поволокёт. Тут подкатывает «Харлеище» поперёк себя толще, а на нём ну о-очень симпатичный, знаете ли, месье. И весьма учтиво так спрашивает, что же это, мол, за беда приключилось с мадемуазель и не может ли он быть ей чем-то полезен. Заметьте, на безупречном французском. Всё это посреди довольно глухой улицы в половине пятого ночи…
— Жельтмен, — вздохнула Пиновская. — О Господи!..
— Девка сквозь слезы и кровавые сопли что-то лепечет, тычет пальчиком в сторону дома, — продолжал рассказывать Плещеев. — Месье выслушивает, после чего снимает кожаную куртку и даёт ей прикрыть срамоту а сам не спеша поднимается по лестнице. Что там происходит, мадемуазель, конечно, не видит, но вскоре клиент весом сто тридцать два кило без порток вылетает в то же окошко и втыкается башкой в газон, а месье этак хладнокровно выносит девушке её джинсики, доставляет бедняжку в ближайшую больницу и делает ручкой…
— Знай наших, российских, — проворчал Саша.
— Ну и после этого как же было не помочь такому замечательному месье, когда он сам угодил в стеснённые обстоятельства, — кивнула Пиновская. — Описания внешности от неё, естественно, не добились?
Сергей Петрович развёл руками:
— Естественно. Шлем был зеркальный, а мотоцикл ей и в голову не пришло запоминать… И вообще было темно, больно и страшно…
— И как только узнала месье, когда он от сыщиков удирал, — фыркнула «Пиночет».
— Охранная грамота… — вздохнул Дубинин. Отогнав котёнка от блюдца с огурчиком, он подозрительно оглядел «закусь», не нашёл ничего предосудительного и отправил огурчик в рот.
— Между тем сотрудничество с полицией… — продолжила Пиновская мысль коллеги.
— Как у певцов Тарантино, — снова подал голос Саша Лоскутков. — Помните? Тоже ни гу-гу. Дочка и та…
— Да помним, помним, — отмахнулся Плещеев. Ему не нравилось, какой оборот принимал разговор, но сердиться было не на кого: сам задал тон, рассказав дурацкую байку. — Если ты думаешь, что мне начальство велело при случае медаль ему от имени Итальянской республики передать, так ты ошибаешься!
— О Господи, — снова вздохнула Марина Викторовна, и Плещеев не мог определить, насколько притворным был её вздох. — Лишать преступный мир такого бриллианта, это, дорогие мои, кощунство. В скольких странах этого Скунса заочно к смертной казни приговорили? В шести, по-моему?..
— В семи, — мрачно сказал Сергей Петрович. — Теперь и у нас.
— А у нас-то за что? — спросил Лоскутков. — Неужели за Фикуса? — И усмехнулся: — Обиделись, дорожку перебежал?..